С того вечера Дина несколько раз появлялась в поле зрения Александры. Неизменно она бывала в хорошем расположении духа, всем говорила только приятное, готова была услужить, чем только возможно, и всегда носила с собой папку «с работами», которые собиралась «повесить» на очередном загадочном вернисаже. Работала она где-то на складе уборщицей, жила где придется. О том, что для нее наставали особенно крутые времена, Александра узнавала, когда Дина звонила и просила сдать в ломбард очередную заветную безделушку. Это было обычное советское золото, давно вышедшие из моды серьги, колечки и кулоны.
— Да ты сдай сама, я тебя отведу в нормальный ломбард, — предлагала Александра, очень не любившая поручения такого рода.
— Нет, нет, нет, — лепетала Дина. — Я так боюсь этих людей… Я слова не смогу сказать, они еще подумают, что у меня краденые вещи…
И пока Александра торговалась, Дина всегда ждала на улице.
…Вот и сейчас, выслушав первые невнятные восторги в трубке, художница услышала многословно смиренное:
— Сашенька, голубчик, для меня это так тяжело, а для тебя ничего не стоит… Я хочу похитить полчаса твоего времени… Нужно сдать колечко. Я понимаю, понимаю, что страшно отвлекаю тебя, но мне не к кому больше обратиться.
— Хорошо, — Александра взглянула на часы. — Только давай прямо сейчас. Пойдем на Лялину площадь, там цена лучше. Золото?
— Да, да… — залепетала Дина. — А где эта площадь, я не найду, конечно…
Навигатором Дина не пользовалась.
— Хорошо, угол Покровки и Покровского бульвара, под памятником Чернышевскому. Ближайшая станция «Чистые пруды».
— Я не…
— Хорошо! Театр «Современник», на ступеньках. Найдешь?!
Где «Современник», Дина знала. Не запоминая названий московских улиц, она отлично находила все места, куда ее пускали по контрамаркам. Обычно поклонница наива носила в кармане целую пачку билетов и скидочных купонов, которые ее развлекали, кормили и даже иногда поили. Она олицетворяла собой целую городскую субкультуру, которая зарождается в мегаполисах и паразитирует на их излишках. Эти люди живут почти без денег, почти ни в чем себе не отказывая.
Договорились встретиться через полчаса. Александра умылась, оделась, вынула из бумажника деньги, полученные от Штромма, и вновь их пересчитала. На сердце у нее было неспокойно. «Отдал все до копейки. Другой бы в полицию на меня заявил, а этот расплатился полностью. Похоже на отступные. И это его намеки напоследок… Он как будто угрожал, но в такой форме, что за руку не поймаешь. Что ж, меня бы саму устроило, если бы я никогда больше не слышала об этих четках со сверчками…» Александра убеждала себя в том, что разумнее всего будет забыть об этом деле, которое, по словам Штромма, закончено. К ней не предъявляли никаких претензий. Ее не обманули при расчете. «Но остается Ольга. Она не собиралась умирать вчера утром. Она устала, была подавлена. Возможно, умалчивала о чем-то важном. Но суицидального настроя у нее не было. Что-то случилось уже после моего отъезда».
…Подъезд был залит солнечным светом, процеженным сквозь зеленую строительную сетку на фасаде. Дождь закончился еще на рассвете, распогодилось, свежий порывистый ветер пошевеливал осколки стекол в оконных рамах. Александра спускалась по лестнице, каждым шагом спугивая звонкое эхо. Ей было знакомо все — паутина по углам, трещины в штукатурке, выбоины в мраморных ступенях, истертых посередине, похожих на подтаявшие бруски сливочного масла. На площадке второго этажа громоздилось огромное колченогое кресло, выставленное туда когда-то реставратором старинной мебели. Там он сиживал после своих разрушительных запоев, курил и просил взаймы у проходящих мимо соседей. Когда он умер, домработница скульптора Стаса выбросила банку с окурками и подмела площадку. Кресло, за его громадностью, она вытащить из подъезда не сумела и долго сокрушалась по этому поводу. «Когда подъезд не запирается, лезет всякая шелупонь, а если уж тут мебель поставить, они тут жить начнут! Пулеметом не выгонишь!»
Сейчас, проходя мимо этого печального экспоната ушедшей эпохи, Александра привычно бросила на него взгляд. И увидела несколько окурков на полу, рядом с ножками кресла. Остановившись на миг, художница рассмотрела их. Все окурки были одинаковые, все одним и тем же образом сломаны у основания фильтра. На мраморном полу виднелись свежие черные ожоги и крошки табака.
