— Итак, герцог, вы видите, они живы… С нами Бог! Распорядитесь, будьте любезны, — твердо обратился к маршалу граф де Мурсиа.
Ланн ничего не ответил, но тут же отослал адъютанта с приказом доставить в палатку всех названных лиц и как можно скорее. Гренадер, смущенно потоптавшись, тоже попросил разрешения удалиться. Женщина и двое мужчин остались одни.
Де Мурсиа подошел к лежащей без чувств Клаудии, проверил пульс, послушал дыхание и тихо сказал:
— Теперь ей необходим только покой.
Ланн молчал; он вновь принялся нервно расхаживать по палатке до тех пор, пока отправленный адъютант не вернулся и не доложил, что приказание выполнено. Маршал тут же стремительно вышел на воздух, и дон Стефан последовал за ним.
Перед палаткой они увидели четверых пехотинцев с двумя уже настоящими армейскими носилками. На одних, как в первый момент показалось и Ланну, и Мурсии, оказался труп черноволосого юноши, почти мальчика, все лицо которого было покрыто гнойными язвами. Но, приглядевшись, можно было заметить, что впалая грудь его под грудой тряпок слегка поднимается, а левая рука судорожно сжимает горсть каких-то сухих бурых ягод. На других носилках лежал старик с закрытыми глазами и упрямо стиснутым ртом. Рядом под охраной четырех спешившихся конногренадеров с саблями наголо стоял испанский офицер в мундире, по которому уже давно нельзя было определить его полк, но с отменной выправкой и кудрями до плеч. Чуть поодаль в совершенно непринужденной позе, словно на королевском приеме, равнодушно рассматривал окружающих сероглазый, юношески стройный человек с генеральскими аксельбантами. В нем Ланн сразу же узнал генерал-капитана графа Аланхэ — руководителя обороны Сарагосы, а в первом — его правую руку, по выражению французских солдат — дьявола Пьеро.
Ланн метнул гневный взгляд на де Мурсию, но тот спокойно сказал.
— Вы должны выполнить ваше обещание, маршал.
— Ладно, забирайте этого дьявола. Но графа Аланхэ я не могу вам отдать, даже и не просите…
— Относительно Аланхэ у меня нет никаких распоряжений, — спокойно ответил граф де Мурсиа.
Граф Аланхэ с удивлением смотрел на этого странного вельможу, бывшего приспешника инфанта Фердинанда. Что он тут делает? Почему французский маршал выполняет его распоряжения? Что все это может означать? Но дон Гарсия тут же заставил себя не задавать лишних вопросов, ибо он сразу понял главное: кем бы ни был сейчас этот франтоватый господин и кому бы на руку не играл, он спасет Клаудиу и ее семью. Для себя Аланхэ не хотел уже ничего. Он, как таинственный цветок, что расцветает в далеких странах на одну ночь, отдавая этому цветению все свое прошлое и всю свою страсть, родился и сгорел в багряно-черных огнях Сарагосы. Как профессиональный военный, он прекрасно понимал, что его ждет: в легком случае — скорый военно-полевой суд и расстрел, в тяжелом — унизительные годы военного плена во Франции. И потому граф совершенно отстраненно и спокойно смотрел на все, что происходило вокруг и уже не касалось его. Тревога за Клаудиу была последним живым чувством его души, и теперь, когда стало ясно, что она спасена, дон Гарсия мог позволить себе снова стать самим собой: прежним надменным графом де Аланхэ, ледяным шестнадцатым маркизом Харандильей.
Между тем де Мурсиа, не обращая внимания на возбужденный шепот свиты и обнаженное оружие солдат, склонился над Игнасио, тревожно вслушиваясь в его то и дело ускользающее дыхание.
«Господи, слава тебе, что ты надоумил меня дождаться графа, прежде чем ехать сюда, — подумал дон Стефан и, облегченно вздохнув, достал из внутреннего кармана небольшой пузырек старинного темного стекла. — Должно быть, именно такой крайний случай и имел в виду дон Херонимо, давая мне эту вещицу». Дон Стефан осторожно раскрыл воспаленные потрескавшиеся губы юноши и вылил ему в рот содержимое пузырька, данного ему перед отъездом графом де Милано.
Все присутствующие молча наблюдали за его действиями и с изумлением отметили, что спустя всего несколько минут юноша начал дышать размеренно и чисто, тело его обмякло, и предсмертный обморок у всех на глазах преобразился в ровный и глубокий сон.
