— А потому все и страдают в надежде, что кому-то за это потом воздастся…
— Но в таком случае никакая цель, будь она хоть самой лучшей идеей на свете, не оправдывает малейшей жестокости, проявленной для ее достижения, ибо люди живут не в идеях, а в реальности.
— Верно, мой друг, поэтому мы и движемся единственно верным путем, создавая в противовес всем ужасам, что творятся вокруг, действительно достойное человека существование. И пусть наш круг ширится все сильнее.
— Ах, граф, я вижу: тысячелетняя мудрость все-таки превосходит столетнюю, — заметил дон Гаспаро, и оба рассмеялись такой очевидной глупости.
Пурга за окнами стала заметно стихать.
* * *
Двадцать первого февраля граф Аланхэ, лично подняв на шпагу белый платок, вышел в сопровождении своего верного капитана для подписания условий капитуляции. По этим условиям все гражданские защитники города оставлялись в живых, но им предписывалось покинуть его пределы. Военные же отправлялись в лагеря. Однако оказалось, что условия эти выполнять некому: немногие оставшиеся в живых практически не могли передвигаться. И в отличие от других городов после долгой осады, женщин здесь было не больше, чем мужчин. Несколько жалких колонн побрели к воротам дель Партильо, как слепые, держась друг за друга, шатаясь и поминутно падая. Большую часть пришлось выносить на шинелях самим же французам. Город лежал полностью в развалинах, и победители смотрели угрюмо, радоваться было некому и нечему.
И только в этот безотрадный страшный час дон Гарсия вдруг вновь увидел Клаудиу с отцом и братом. Всех троих несли саперы Ланна, своими белыми кожаными фартуками напомнившие ему ангелов смерти. Он узнал свою возлюбленную лишь по свесившейся тонкой руке с двумя кольцами — чугунным и серебряным с быком. Вместо Игнасио лежал уже почти труп с едва вздымавшейся грудью, а старик дико озирался по сторонам, явно потеряв рассудок… Дон Гарсия молча вытащил шпагу и отсалютовал серым колоннам.
Вскоре после подписания капитуляции Ланн вызвал графа де Мурсию.
— Кого из этих несчастных хотели вы забрать, граф? Я охотно отдам вам кого угодно, если только они живы. Если же они мертвы, то боюсь, вам не удастся найти их среди десятков тысяч трупов, многие из которых разорваны на мелкие куски, — Ланн выглядел совершенно подавленным.
— Ваше Сиятельство, я уверен, что они живы. Мы живем с Богом в душе, а он бережет своих людей, — тихо сказал дон Стефан.
Герцог метнул на него какой-то затравленный взгляд. Нет, он решительно не был похож на победителя.
— Итак..?
— Дон Гаспаро просил меня доставить к нему его воспитанников Клаудиу и Игнасио де Гризальва…
— Неужели девушка и ее брат все это время были в Сарагосе?! — искренне удивился Ланн, и краска бросилась ему в лицо.
— Вместе со своим… — тут дон Стефан несколько замялся, но потом решительно закончил: — неизменным другом Педро.
— Каким Педро? Тогда в замке мне не представляли никакого Педро.
— Да, его вам не представляли, он в тот момент отсутствовал, — не стал вдаваться в подробности граф.
— Хорошо, — сказал Ланн и обратился к адъютанту. — Попробуйте выяснить, живы ли еще мадмуазель Клаудиа… — тут маршал вопросительно взглянул на графа.
— Рамирес де Гризальва, Игнасио Рамирес де Гризальва и Педро; последнего они укажут сами, — глядя на адъютанта, невозмутимо закончил за маршала граф де Мурсиа.
— И если названные люди живы, немедленно доставьте их сюда, — закончил Ланн.
Адъютант, вытянувшись в струнку и вскинув руку к треуголке, быстро вышел, а Ланн, глядя на графа, задумчиво произнес:
— Интересно, что делали эта красивая изящная девушка и ее нежный братец в таком аду? Я очень сомневаюсь, что они смогли выжить там, где толпами гибли сильные, прошедшие суровую школу жизни люди.
— Эти нежные, как вы говорите, герцог, создания на самом деле очень сильны. Им тоже довелось пройти через многое. — Ланн вопросительно взглянул на дона Стефана. — Ах, герцог, есть вещи, которых я не могу открыть вам даже по большой дружбе.
Ланн отвернулся; и оба на какое-то время замолчали.
Адъютант вернулся не скоро, но следом за ним, поддерживаемая под руку гренадером, в палатку вошла изможденная, в изодранном подобии одежды женщина с паклей вместо волос; на мертвенно бледном лице ее чернели огромные глаза. И, если бы не эти незабываемые глаза, возможно, ни маршал, ни даже сам граф де Мурсиа не узнали бы в ней бывшую юную красавицу Клаудиу де Гризальва.
