В ноге взорвалась боль. Когда ребенок выдернул нож, тот издал противный хлюпающий звук. Брызнула кровь, окрасив лицо мальчика, и Велл ман пошатнулся, зажимая свободной рукой рану. Он ударился спиной о стену дома, но устоял на ногах, хотя по нему прокатывались волны боли. Кровь продолжала бить фонтаном, хлеща между пальцами, и все, что он мог сказать, пока его покидали силы: «Ох». И все же он не выпустил пистолет из рук, чувствуя холод пота на спусковом крючке под пальцем. Хотя искушение повернуть ствол на себя и закончить все раз и навсегда было сильно как никогда, он знал, что в этом нет нужды. Несмотря на невыносимую боль, словно кто-то разорвал рану и беспорядочно дергал за нервы и мышцы в ноге, он понимал, что сделали с ним и что должен успеть сделать он, прежде чем истечет кровью. Он приказал себе поднять пистолет, сползая по стене. Вокруг собирались силуэты на дворе, один из них смеялся. Стоя перед фарами, они казались демонами из самого ада.
Столько крови, подумал Веллман, глядя, как она хлещет между пальцев в ритм биению сердца. Маленький подлец наверняка задел бедренную артерию. У меня не больше пяти минут, если повезет. Но у него не было ни единой причины считать себя везучим, так что он тряхнул головой, чтобы избавиться от туч, которые уже начали толпиться перед глазами, и собрал остатки сил в кулак, чтобы не нырнуть носом в темноту, из которой не будет возврата.
– Хорошо ты его, Айзек, – сказал Папа, хотя и без удовольствия в голосе. – Но не так, как я бы хотел.
Веллман не понял, что это значит. Неужели они блефовали? Хотели только запугать его, чтобы он рассказал все, что знает, или предупредить, как много лет назад предупредили Джека Лоуэлла, когда он сунул свой нос куда не следует? Нет, никакого блефа. Может быть, если бы он не видел лиц этих мальчишек, холодную злобу в их глазах, он мог бы заставить себя поверить, что это ужасная ошибка, необдуманный выпад слишком юного или глупого мальчишки, который не понимает, что творит. Но он их видел и чувствовал угрозу, насытившую воздух в тот же миг, как они появились. Эти люди приехали убить его, точно так же, как выпотрошили несчастных подростков и бог знает скольких людей до них, как зарежут Клэр, если он скажет, где она.
– Лучше прекращайте, – сказал он слабо, переведя взгляд на самую высокую тень, присевшую перед ним. – Собирайтесь, проваливайте из города и никогда не возвращайтесь. У вас есть время, – он с трудом выдохнул. Казалось, с воздухом его покинуло что-то еще. Боль сводила с ума – зуд под самой кожей ноги, чтобы успокоить который пришлось бы прорываться вглубь. Сердце ныло, словно пыталось изо всех сил компенсировать потерю крови. Он почувствовал свой запах – моча и экскременты, функции организма постепенно начали отказывать, сдаваясь прежде него самого. Он чувствовал и их – зловонное дыхание, застарелый пот, пыль и грязь. Не такие запахи он представлял предвестниками своей смерти, но в каком-то смысле, полагал он, и они уместны. Смерть Эбби была ничуть не лучше.
– Рано еще, док, – сказал Седой Папа.
– Что вам еще нужно?
Теперь они были ближе – или, возможно, его подводило зрение, но свет из-за их спин уже проникал через полукруг с трудом, как и воздух. Становилось трудно дышать.
– Мы разыщем эту суку, потом вернемся, – продолжал Папа. – И выставим все так, будто ты сам себя кончил, хотя с раной в ноге нам будет не так уж просто.
Одна из маленьких теней громко проглотила и отвернулась.
– А потом перенесем твою тушку в домишко, устроим поудобнее, может, даже с фотокарточкой твоей женушки. Что ни на есть мирный вид.
Веллман быстро угасал, земля под ним согрелась от его собственной крови, а тело над ней стыло и стыло.
– Че он лыбится? – спросил один из мальчиков.
– Видать, смирился с судьбой.
Закончи последнее дело, сказал себе Веллман, но собственные мысли звучали будто издалека – голос, зовущий из-за холмов. «Последнее… дело», – проговорил он вслух. Только когда резко вдохнул и с трудом разлепил веки, осознал, что глаза закрылись. Перед ним все дрожало, нечеткие фигуры расплывались, словно стояли за развевающимся пластиком. Он стиснул зубы и с усилием поднял пистолет. На удивление – ведь казалось, что рука существует независимо от него, – она подчинилась, хотя пистолет значительно прибавил в весе и размере.
