– Сядь, – приказала она, и он присмотрелся к кровати, чтобы, подчинившись, не прищемить складку плоти, свисающую с ее руки.
Он сел, и кровать даже не прогнулась, но от поднявшейся от влажного матраса и тела вони заслезились глаза. Когда к Лежачей Маме приходили Аарон и остальные, они надевали на нижнюю половину лица бандану, но Люк отказывался выражать такое неуважение и не понимал, почему это сходит с рук им.
Во мраке Люк мог разглядеть лишь ее глаза – маленькие темные кружки в рыхлом лице, почти не отличимом от подушки.
– Девчонка убегла, Мама. Одурачила Мэтта и прикончила. А потом высвободилась. Я не думал, что она далеко уйдет, так мы ее покромсали, а она взяла и ушла. Доползла до дороги, и ее подобрали.
Тишина была такая глубокая, что Люк, осторожно зависший на жестком металлическом краю кровати, боялся, что сорвется в нее и пропадет. Затем Мама запела – низкое урчание, в котором не было ничего мелодичного и которое пробрало до мозга костей. В песне, как он понял, была всего пара нот, но то, как она пела, напоминало пожарную машину, проносящуюся мимо, – так сирена менялась, становилась ниже и ниже по мере удаления. Он проглотил комок, в горле щелкнуло. Словно по сигналу Мама тут же перестала петь.
– Ее подобрали, – повторила она. Затем: – Не забыл, что сталось с твоей писькой, сынок?
Он почувствовал, как краснеет, и порадовался, что она этого не видит, но в то же время не мог не опустить голову и не напрячь плечи от напоминания о том ужасном дне, который он изо всех сил старался забыть, но никогда не забудет – пока видит обрубок, появляющийся из штанов всякий раз, когда ему надо помочиться.
– Не.
– Не забыл, почему?
И снова он кивнул, но чувствовал, как сжалось горло.
– Расскажи, – он вздрогнул, когда ее рука, размером почти с папину шляпу, но белая, как свежевыпавший снег, нашла его колено. Спустя миг он почувствовал, как сырость влажной кожи просачивается сквозь джинсы. – Расскажи бедной мамочке, как все было.
– Был… – начал он, затем осекся, когда липкие пальцы сжались на колене крепче. – Был мой тринадцатый день рождения. Вы закатили целый праздник, с тортом, шариками и ленточками. Ты все украсила, Папа был дома. Помню, он тогда даж шляпу сымал.
– Правильно, – прошептала Мама, потерявшись в воспоминаниях, которые, очевидно, доставляли ей удовольствие. – Дальше.
– В вечор мы с Аароном катались в лесу. Сюзанна сидела сзади на моем жеребце, держалась за меня что есть мочи. Мы мчали все быстрей и быстрей, и тут раз – начали вперегонки, мы с Аароном. Неслись как ветер, и Сюзанна визжала, но по-хорошему, как бы с радости.
– Она любила лошадок и вас любила, верно, Люк?
– Да, Мам.
– Расскажи, как она тебя любила.
До этого момента воспоминание было светлым. Насколько Люк помнил, это был лучший день в его жизни. Сквозь листья светило солнце, запекая красную глину, так что она становилась ноздреватой и разлеталась из-под конских копыт. В воздухе разливалось тепло, лица холодил пот, когда они неслись через лес, хохотали и вопили вовсю, как ненормальные, пока во лбы врезались жуки, а в волосах застревали листья. Он помнил руки Сюзанны, теплые и скользкие, на своем животе, ее мягкие груди на спине, когда он повернул к ручью и ниже по берегу. И конь – машина, а не зверь, шестеренки, поршни и гидравлика под черным брезентом, с текуче переливающимися мышцами, – не остановился, когда мягкая почва сменилась камнем и водой. Летел вперед, опустив голову, фыркнув, когда детей окатили холодные брызги. Люк никогда в жизни так не радовался, и он наслаждался выражением лица Аарона, который ехал на кобыле в нескольких шагах позади. Его брат весь раскраснелся от попыток не отставать, глаза широко распахнулись от страха из-за головокружительной скорости и возбуждения, что они осмелились так мчаться.
– Мы выехали на луг, – сказал Люк приглушенно. Его ноздри резко наполнила вонь смерти и хвори, защекотала горло. Он едва не содрогнулся в рвотном позыве, но удержался и отвернулся, украдкой втягивая воздух, который был ненамного свежее. Если его стошнит, он будет не лучше своих братьев с их оскорбительными банданами. Так что он дышал коротко и часто, прочистил горло, сплюнул горькую слюну на пол и продолжил: – Лужок у ручья Лоуэлл, где Папа промышлял кроликов, когда они еще были.
