И кивнул на человека, которого вытащили к костру Иэмасу и Аривара.
Бедуин – не из руала, пальцы судорожно мяли край бурой абы, под которой ничего, кроме грязной рубашки, не обнаруживалось – явно трусил. Видно, не ожидал оказаться в круге сплошь сумеречных лиц. Но все же взял себя в руки и, широким жестом откинув край плаща, поклонился:
– Да хранит тебя Всевышний, о Тарик! Мое имя – Абу Джуайль, я из племени бану кайс.
– Далеко же ты забрался от родных земель, о Абу Джуайль, – усмехнулся нерегиль.
Бедуин застрелял глазками и, видно, почуял недоброе. Ибо вдруг грохнулся на колени и воскликнул, простирая к Тарегу руки:
– О самийа! В твоей власти казнить меня или миловать! Но прежде чем ты прикажешь мне есть хлеб мертвых, знай: я могу провести вас к мосту над Вади Руккад! Я могу провести вас в Айн Дакар, за которым начинается мост!
– Мы знаем дорогу в Айн Дакар, о человек, – пожал плечами Тарег. – Зачем нам для этого ты?
– Но я также знаю, что сказать часовым и разъездам, чтобы они ничего не заподозрили, – осклабился бедуин, показывая гнилые зубы. – Я скажу, что вы – подкрепления от бану кайс. Они, кстати, должны подойти со дня на день…
Тарег обернулся и посмотрел на Меамори:
Этот говнюк не врет.
Не врет, – утвердительно прикрыл и открыл глаза аураннец.
Нерегиль смерил заискивающе согнувшегося бедуина взглядом. И улыбнулся.
– Двести дирхам! – расцвел тот. – Всего за двести дирхам я отдам в ваши руки сокрушительную победу!
– По рукам, – еще шире улыбнулся Тарег.
Человек полез было на ковер с благодарственными речами, но его быстро оттащили от брезгливо подобравшегося командующего.
– Идите-идите, – ласково помахал Меамори утаскивавшим бедуина воинам. – Я сейчас подойду.
И сел перед Тарегом:
– Что скажешь, князь?
– Возьми пять сотен. Переоденетесь бедуинами. Сними в Айн Дакаре часовых и держи вилаят и мост до нашего подхода.
– Что прикажешь делать с лагерем в Йакузе?
– Посмотри на него поближе. Если наши подозрения верны, то… – тут Тарег красноречиво усмехнулся, – …действуй по обстановке.
– Я понял, – разулыбавшись, покивал Меамори. – С ним?..
– Отдай ему его награду, – пожал плечами нерегиль.
– С лагерем?..
– Убей там всех, кого встретишь. Но, – неожиданно выставил палец Тарег, – смотри мне, Меамори – без этих ваших… кулинарных изысков!
Аураннец попытался обиженно надуться, а нерегиль прикрикнул:
– Я сказал, слушай меня! С тобой люди пойдут! Так что смотри мне – никаких сердец, печенок и пупков! Не вздумайте там закусить на глазах у моих воинов! Никаких супов из потрошков! Ты понял меня, любитель требухи?
Аураннцы захихикали.
– Чего вы смеетесь? Что я такого сделал? – дулся Меамори.
– А кто вчера с соевым соусом сердце жрал на пару с дамой?!
Кругом уже хохотали:
– Но-Нейи, скажи, довольна осталась дама? Соевым соусом, хи-хи-хи…
– Между прочим, дама после сегодняшнего боя раненая лежит! – обиженно сказал Меамори и поднялся на ноги. – Я беспокоюсь за нее – весь лоб рассечен…
– Прости, – склонил голову Тарег.
И обернулся к стоявшей на траве плетеной корзине. На ее укрытом подушкой дне лежал джинн и пытался лениво прихлопнуть лапой кончик собственного хвоста.
– Съездишь прогуляться, Имру? Разомнешься, проветришься…
Котяра прижмурил глазищи и строго ответил:
– Я в черной меланхолии, Полдореа. Когда во мне преобладает черная желчь, стихи не пишутся. Тоска моя безгранична. Не тревожь меня, нерегиль.
– Зажрался ты, вот что, – недовольно пробурчал еще один голос с другой стороны ковра.
И тигр Митамы – а это был, конечно же, он – с трудом перевернулся на спину и блаженно раскинул коротенькие лапки:
– От лежания на боку смеси в твоем теле не выправятся, Имруулькайс. Закиснешь – пеняй на себя.
– Поэта каждый может обидеть, – горько отозвался из корзины джинн.
Тарег и Меамори одинаково закатили глаза, безнадежно покачав головами.
– Скорее, черная меланхолия должна одолевать меня, – принялся подначивать джинна нерегиль. – Мое войско уменьшается, вражеское растет в числе, халиф меня ненавидит, полководцы строят мне козни – что еще нужно для черной меланхолии?
– Не поеду, – донеслось из корзины.
