Тарег-сама тронул сиглави и медленно скрылся в дыму.
Меамори спешился и опустился на одно колено, провожая своего князя в бой. Примеру аураннца последовали все остальные.
* * *
Внутри мертвая масджид раскрывалась бесконечными пролетами арок, разграничивающими длинные широкие залы. Вон ряды черных колонн с белыми арками – и под ними пол шахматных цветов. А вот пристроили новый зал – с пятнистыми розоватыми мраморными столбиками и пролетами из песчаника.
Коня Тарег отпустил еще у ступеней – и пожалел, что поехал через площадь верхом. Сиглави закидывал башку и пытался свечить: он не хотел умирать, совсем не хотел, а смерть ползла по этой площади, обвивалась вокруг ног, струилась над головой, и конь это чувствовал.
Митама настороженно пофыркал у локтя:
– Хм-хм-хм… а здесь и впрямь безлюдно…
– Кто ж здесь останется, – пробормотал Тарег. – В такой-то компании…
И снова принялся разглядывать ряды статуй вдоль стен. Они прибавились здесь совсем недавно – ашшариты избегали изображений живых существ. И правильно делали, по правде говоря. Для второго зрения все рисунки – даже дурацкие детские, нацарапанные на стене, – виделись живыми и дрыгающимися. А уж статуи…
Зачем карматам они понадобились – непонятно. Да еще в таком количестве. Чтобы аль-Лат не было скучно в новом золотом теле? Впрочем, какая теперь разница…
Тарег еще раз огляделся, высматривая проблеск золота, и поморщился от отвращения.
В сумерках хен натащенные карматами архитектурные излишества вели себя воистину непотребно. Какое-то многорукое тваречудо, изваянное в бронзе, но оттого не менее подвижное, скреблось под мышками, ковырялось в ухе и трепало бесстыдно выпяченное мужское достоинство. Приглядевшись, Тарег брезгливо скривился: так это был еще и слон, но какой-то… человекообразный. Другое такое же уродище – видимо, на пару из Ханатты притащили – пользовало бронзовую же девицу, вдвое себя меньше, но очень гибкую. Девица с придыханием, как собака, раз за разом насаживалась на здоровенный орган слона-сластолюбца, сводя ягодицы и поводя грудями.
– Ну и нуу… – протянул Митама. – Ну и дряяяянь…
– В Ауранне в вашем, можно подумать, лучше… – пробормотал Тарег.
Он все не мог найти глазами статую, которую ему так подробно описал Луанг Най.
– Ну уж такого-то гадства у нас нет! – обиженно буркнул тигр.
– Да, у вас девушек в храме не бесчестят, у вас их в жертвенных целях сразу топят… – рассеянно отозвался нерегиль.
– Это когда было!
– При отце нынешнего императора.
Тигр недовольно пробормотал:
– Так это когда было… Такого сейчас нет…
И вдруг охнул:
– Ох ты ж…
– Что «ох ты ж»? – не понял сначала Тарег.
– Вон она, – прошептал тигр.
И нерегиль увидел ее.
Она стояла – точнее, сидела – в окружении других таких же айютайских дам. Те почти не двигались на своих постаментах, бесстрастно глядя вдаль. Как ни странно, в Айютайа боги оказались спокойными, благожелательными существами – впрочем, в основном безразличными к судьбе этого сумеречного народа. Они спокойно дремали в лагунах, озерах и больших реках или спали в горных пещерах. Возможно, поэтому айютайцы вспоминали о них только по большим храмовым праздникам – или когда нужно было сослать какого-нибудь беспокойного родственника в монастырь. Постриг отправлял бунтаря в обитель совершеннейшего покоя и равнодушия к окружающему миру. С сильными магами так и поступали. Тарегу не раз говорили, что в Айютайа он смог бы выжить только при храме: монахам запрещалось использовать силу в мирских целях.
Нерегиль медленно двинулся в глубь зала, словно боялся спугнуть… статую?..
Аль-Лат повернула к нему золотую голову.
Полнящие храм призрачные звуки мгновенно стихли.
Богиня улыбнулась. И сказала – не мысленной речью, а гулким, звучным металлическим голосом:
– Мне гораздо более по нраву мои изначальные изваяния…
И с тихим звоном браслетов указала в сторону, где раньше переливалась ниша михраба.
Теперь там было пусто. Расколоченную в прах арку замазали белилами. На голом заштукатуренном полу виднелось что-то белесое. Присмотревшись, Тарег понял, что видит грубую каменную статуэтку из известняка: женщина с едва намеченными чертами лица. В прижатой к животу руке длинной выпуклостью угадывалось копье.
