Вокруг загомонили с новой силой.
Хунайн припомнил аромат сада. И шаркающие, звякающие шаги. Сколько людей в том сарае? Сорок душ, не меньше. А может, и больше. Они ж не сразу к дорожке подошли, не всех увидели. А усадьба немаленькая, рабочих рук требуется много. В одном саду три водяных колеса…
Куфанец прикрыл глаза – и сделал шаг вперед, в освещенный факелами круг:
– Я выкупаю этого человека!
Хунайн ткнул пальцем в ближайшего к нему несчастного – тот даже не обернулся в его сторону, продолжая смотреть перед собой с бесконечной, тупой усталостью жвачного животного.
В общем гаме Хунайна не услышали. Тогда он поднял руки и заорал что есть мочи:
– Я выкупаю этого человека, о правоверные!
Куфанец вытащил из-за пояса кошелек с двадцатью дирхемами – все, что осталось от жалованья. Подошел к упитанному владельцу райской делянки и кинул тому под ноги:
– Вот, забирай.
Тот непонимающе вытаращился. Ну, хоть торговаться не стал. Кади заерзал на молитвенном коврике:
– Вам, уважаемый, выписать купчую? Или вы предпочтете отпустить этого человека на волю?
Хунайн ответил ему взглядом. Судья смешался и отвел глаза.
– Отковывайте вот этого, с краю, – вдруг потеряв запал ярости, пробормотал куфанец.
Они выплелись из ставки уже вчетвером – пустоглазый человек шел за ними, как голодная собака.
– Куда теперь? – пробормотал Рафик. – В шайтанскую усадьбу не пойду. Я лучше в канаве на ночь устроюсь.
А Марваз вдруг вздохнул и вытащил из рукава свой платок с деньгами:
– На.
И протянул худому человеку с полосатой спиной.
Рафик покачал головой и сделал то же самое:
– Держи.
Стеклянные глаза вдруг сморгнули – и открылись совсем осмысленными. Полными боли. И стыда.
Человек упал на колени, прижал к впалой груди свертки с деньгами и зарыдал:
– Меня зовут Халид! Халид! Меня зовут Халид! Меня зовут Халид! Халид!
– Иди с миром, Халид, – тихо сказал куфанец. – Ты свободен.
Повернулся к всхлипывающему человеку спиной и пошел прочь, в темноту.
На ночлег они устроились и вправду в канаве. Точнее, рядом с канавой, в густом ивняке по соседству с джунгарским лагерем. Степняки, видно, брезговали разбредаться по усадьбам и встали, как привыкли, на открытом месте.
Разложив поклажу и расстелив коврики, все трое растянулись на земле и уставились в высокое черное небо.
– Я вот всё думаю… – начал было Рафик.
И осекся. Все трое «всё думали». И ничего не могли придумать. Деньги кончились. Следующая выплата – через две недели. У хозяина усадьбы тоже наверняка все в порядке с документами и купчими на рабов. И с выплатой закята тоже.
– Паршиво-то как, – подвел итог невысказанным мыслям Рафик.
– Погоди, – пробормотал Марваз. – Чует мое сердце, это только начало…
После такого обнадеживающего напутствия все трое вздохнули, накрылись одеялами – и захрапели.
Ночь внимательно смотрела на них с черного неба, изредка смигивая звездами.
* * *
Аскар, два дня спустя
Наблюдая, как снуют и подтаскивают припасы местные, Марваз недовольно морщился. Вид сытых, лоснящихся морд райских насельников приглашал его к кулачной драке. Но какой смысл в драке? Какой вообще смысл в этом походе, если мы… Тут Марваз спохватывался и прекращал думать крамольные мысли.
Собственно, врагов нигде не наблюдалось. Карматы как в воздухе растаяли. Армия халифа беспрепятственно продвигалась к столице аль-Ахсы, укрепленному городу Хаджар – вроде как туда стягивались вражеские силы.
А в каждом вилаяте их встречало ровно одно и то же: улыбчивые лица местных, прославляющих Всевышнего и эмира верующих.
И пустые глаза рабов, подносивших мешки с припасами.
По войску пустили приказ не задираться с мирными жителями. Впрочем, желающим выкупить единоверцев из тяжкого рабства тоже не препятствовали. Говорили, что в Хамаде эмир верующих пожертвовал на освобождение девяти несчастных.
Оставив каида Хунайна надзирать за сбором продовольствия, Марваз поплелся прочь – и тут же вышел на площаденку, на которой скрипел оглоблями громадный ворот. Да и нория, которую он приводил в движение, оказалась ему впору – здоровенная, в три человеческих роста. Черпаки водяного колеса сочно шлепали по поверхности водоема, мерно выплескивая влагу в глубокий желоб.
