Оглобли ворота вертел старик на пару с осликом.
Невольник с усилием налегал на бревно, со звяканьем подволакивая прикованную ногу. Марваз сжал зубы: да что ж такое… Куда ни пойдешь – везде то же самое!
Каид вгляделся в равнодушное лицо старого раба и вздрогнул: знакомые черты! Несомненно, перед ним Ваддах, сосед-переписчик, пропавший пять лет назад после карматского налета! Правда, соседу в ту пору и тридцати еще не стукнуло, а по заваленной соломой и пометом земле шаркал старик, но уж больно приметный нос крючком! Да и кожа смуглая, очень смуглая, наособицу даже среди темнолицых ятрибцев!
Каид быстро подошел и позвал:
– Дядя Ваддах!..
Старик даже не взглянул в его сторону.
– Дядя Ваддах!
Марваз налег грудью на здоровенное бревно ворота, и тот со скрипом остановился. Ослик жевал волосатыми губами. Старик помигал запавшими глазами и посмотрел на каида.
– Дядя Ваддах? Это вы? Я Марваз, сын Галиба-копейщика! Помните меня, дядя Ваддах?
Осел ревнул и, пользуясь передышкой, пустил тугую вонючую струю. Невольник снова помигал и, задрав подол короткой рваной рубахи, повернулся к столбу ворота и сделал то же самое. Струи мочи потекли ему под босые ноги, пыль, в которой тянулась цепь от щиколотки, промокла и потемнела.
Старик пожевал губами и тупо налег ладонями на бревно оглобли. Марваз сглотнул и отступил в сторону. Ворот натужно заскрипел, затопал копытцами ослик.
– Эй, каид!
На площаденку, запыхавшись, выбежал Рафик:
– Идем, Марваз, во имя Всевышнего! Так ты отстанешь от войска!
– Это он. Это дядя Ваддах, – тихо сказал ятрибец. – Мой сосед.
Приятель нахмурился:
– Какая разница… Пошли отсюда, Марваз.
– Так не должно быть, – упрямо сказал каид. – Так нельзя! Людей нельзя приковывать к колесу!
Рафик угрюмо хмыкнул:
– Говорят, в Басре на каналах то же самое…
– Так то Басра!..
– Так и здесь не Ятриб, – пробормотал Рафик.
Развернулся и пошел прочь.
Марваз поглядел, как волочится по обоссанной земле цепь, и пошел за Рафиком.
Позже он сумел себя убедить, что это был не дядя Ваддах. Благородный, ученый, знающий сотни хадисов сосед не стал бы тупой скотиной при вороте. Ни за что.
Но внутри себя Марваз знал: пять лет на водяном колесе любого превратят в бессмысленное животное. Ты опоздал, каид. Опоздал.
Впрочем, такие мысли он тоже старался в себя не пускать.
* * *
Фида’а, три дня спустя
– …Финики не сюда! Финики вон на того, белоухого! На белоухого, я сказал, ишачий сын, о незаконнорожденные, о бессмысленные, о враги веры!
Громкие вопли командующего рабами Халида отвлекли каида от тягостных воспоминаний.
Вольноотпущенник куфанца нагнал их два дня назад – уже умытый, одетый и при шести мулах. «Я погонщиком был, – охотно тараторил Халид, – а войску разве не нужны погонщики при мулах?» Ушлый васитец пустил в оборот подаренные деньги и в благодарность вез их поклажу и припасы. Ну и держался рядышком – а то мало ли что, кто их, этих местных, знает, убредешь подальше от войсковой колонны, а они тебя тут же обратно на цепь пристегнут…
– Дирхем за хукку груза! – надрывался Халид. – Дирхем за хукку груза, за груз от шести хукк – скидка! Подходите, правоверные, не уподобляйтесь ишакам и вьючной скотине, мулы Халида ибн Мамдуха отвезут вашу поклажу в целости и сохранности, подходите, Халид сделает вам гибкую скидку!..
Жители Фида’а доброжелательно толклись вокруг, в дверях лавок стояли и призывно размахивали руками торговцы, с перил верхних галерей на балконах свисали черные ткани – в знак приветствия халифу из рода Умейя.
Богатый – впрочем, бедных они здесь не встретили, – большой вилаят. В ярком голубом небе белела стрела башни-аталайи – остроконечная, свежеоштукатуренная, с узким черным стягом на железном шпиле.
– А вот кому хурма! Не вяжет, не кислит, мягкая, не вязкая, хурма, кому хурма!
Морщась и щурясь на солнце, Марваз решился: хватит сидеть, как одинокая птица на ветке. Надо пойти и выпить чаю: вот как раз чайхана напротив, народу полно, но у перил террасы еще есть на коврах пара местечек.
Каид сделал шаг – и замер.
Сначала замер, потом понял почему.
Халид больше не кричал.
Марваз обернулся и увидел, что васитец застыл с открытым ртом. Лицо Халида стремительно теряло цвет, глаза стекленели и темнели, как тухнущей на солнце рыбы.
