Других детей у меня не было. Мистер Ли не смог дать мне ребенка, а после его смерти я относилась к мужчинам только как к друзьям. Мое сердце принадлежало Гидеону Барклею, он оставался единственной любовью в моей жизни, и Ирис была нашим созданием. Этого мне было достаточно. Но если я видела внуков у женщин моего возраста, я ощущала боль. Ведь Ирис никогда не выйдет замуж, а мне уже сорок девять, и я вдова. Род Ричарда Барклея умрет вместе с моей дочерью.
И вот, когда миссис Катсюлис пришла ко мне, ломая руки, побледневшая, как облака над заливом, и сказала кое-что по поводу Ирис, меня охватили противоречивые чувства. Сначала я рассердилась и пришла в ужас от того, что кто-то прикоснулся к моей драгоценной дочери. Мне было стыдно, что на нас свалилось такое бесчестье. Но потом я подумала: Ирис беременна, и неважно, кто отец ребенка, потому что род, начатый Ричардом Барклеем и Мей-лин, будет все-таки продолжен.
Разумеется, я обо всем рассказала Гидеону, и он был возмущен. Он хотел найти человека, надругавшегося над его дочерью, и наказать его. Но этого мужчину невозможно было найти, потому что Ирис просто ушла однажды ночью из спальни, даже не разбудив миссис Катсюлис, и никто не знал, где она бродила. Утром мы нашли ее спящей в беседке и решили, что она поднялась на крышу, чтобы посмотреть на звезды. Только потом стало ясно, что она выходила на улицу. Тогда я подумала, что моей дочери повезло: Гуань-инь приглядывала за ней и она не познала худшей участи.
Гидеон хотел обратиться в полицию. Это была его манера решать проблемы, по-американски, по официальным каналам. Но существовал семейный способ решения проблем, китайский. Я была обязана защитить честь моей дочери.
— Я отвезу ее на Гавайи, — сказала я Гидеону. — Там она родит ребенка, подальше от пристальных глаз. Когда мы вернемся, мы всем расскажем, что Ирис вышла замуж, но молодой человек утонул, когда нырял с аквалангом.
— Гармония, — Гидеон произнес это так мягко, что мне захотелось, чтобы его руки обняли меня, — никто в это не поверит.
— Конечно же, не поверит. Но мои знакомые достаточно вежливы и будут чувствовать себя обязанными сохранить честь моей дочери. Это станет «открытым секретом», который знают все, но никто не шепчется за спиной.
Мне пришлось очень о многом позаботиться, прежде чем я повезла Ирис в Гонолулу: ведь я контролировала деятельность большой компании, называвшейся теперь «Дом Гармонии». Фабрику в Дейли-Сити расширили и не один раз обновляли — следуя совету Гидеона, я все-таки доверила производство автоматике. Я поняла, что прислушиваться к советам полезно: когда по совету молодого мистера Сунга я стала продавать без наценки продукцию служащим, качество их работы сразу улучшилось, так что эта проблема у нас больше не возникала. Моя компания продолжала расти, а так как люди со временем осознали важность трав и витаминов, снадобья по рецептам моей матери стали появляться не только в Чайнатауне, но и за его пределами. Новые торговые точки называли «Магазинами здорового питания».
И вот, когда я составляла длинную и подробную инструкцию для моих инспекторов, поскольку собиралась отсутствовать почти год, ко мне пришла неожиданная посетительница.
Оливия Барклей не бывала в доме с тех пор, как переехала, и все эти годы мы мало виделись — однажды на свадьбе Марго и Адриана, куда Гидеон пригласил меня, и еще один раз в госпитале, где Гидеон выздоравливал после операции. Со слов Гидеона я знала, что Оливия несчастна, несмотря на огромное богатство и высокое положение в обществе. Этого ей было недостаточно: ведь дом по-прежнему оставался у меня.
Первое время Оливия писала мне письма, полные злобы и ядовитых слов, — угрожала оставить меня без крыши над головой, обещала сделать так, что я пожалею о своем приезде в Америку. Я никому не говорила об этих письмах, даже Гидеону, — тем более что они приходили все реже, а потом и совсем перестали появляться.
Пока мы шли с Оливией в гостиную, она придирчиво оглядывалась по сторонам, и мне стало ясно, что увиденное кажется ей оскорблением. Здесь больше не было никаких предметов викторианской эпохи, но и от ультрамодной мебели Оливии тоже не осталось и следа. В свой новый дом я привезла китайскую резную мебель из изысканного темного дерева, лакированные черные с золотом экраны, огромные, напоминающие дыню лампы, расписанные утками-мандаринками на красном фоне. Особенно должны были поразить Оливию три латунных журавля в натуральную величину, которые стояли в гостиной среди почти живых тростника и бамбука. Подавая чай в сервизе из перегородчатой эмали кобальтового цвета с бабочками и лепестками пионов, я заметила неприкрытое осуждение в глазах Оливии. Можно было подумать, что я заполнила дом старым хламом…
