Я, не понимая, к чему он ведет, отступила, чтоб не запрокидывать голову.
— Предположим, нет.
— Праотцы осторожны были, чистоту крови блюли. Указом Берендия Первого, который первый камень берендийской государственности заложил, предписывается ближнему кругу с осторожностью браки заключать. Чтобы ни нави какой, ни прочей чужеродности дорогу к трону не открыть.
— Тому указу сто лет в обед.
— Четыреста, но его никто не отменил. Невесту перед венчанием консилиум из чародеев да лекарей осматривать будет. На предмет навьих снастей либо ведьмовских меток.
— Снастей? — Я покраснела.
Зорин грустно кивнул:
— Не выгорит ваше дельце, госпожа купчиха, еще и позору хлебнете.
Мне захотелось драться, вцепиться собеседнику в лицо когтями да не отпускать, пока о пощаде не взмолится.
— С чего вы решили, что мое дело с замужеством связано? Это… нелепо, нелепо и оскорбительно.
— Ах, Серафима, бросьте. Про ваши матримониальные планы на острове только что глухой и слепой не знает. Наталья Наумовна, голубица кроткая, жаловалась давеча, как вы ее в компаньонки зазывали, чтоб с дворянами знакомство свести.
Давеча? Когда только успела? Голубица!
— А прислуга сплетничает, что вы всем кавалерам от ворот поворот указываете, принца под парусом ждете. Барышню Абызову-де каждодневно цветами да конфетами чуть не по маковку осыпают, а она знай себе фыркает.
— Я смотрю, вы плодотворно вечер после нашего прощания провели.
Зорин не отпирался:
— Что еще любопытно, среди поклонников ваших тутошних из вполне приличных семей молодые люди попадаются. И дворян без счета, настоящих столбовых. Только вот вы, Серафима Карповна, не на мелкую рыбешку сети раскинули, а на князя. Отчего же не сразу на цесаревича?
Отчего? Может, от того, что цесаревич нужными мне качествами не обладает?
— Его высочеству и пятнадцати еще не исполнилось, — любезно пояснила я. — Когда он в брачный возраст войдет, я перестарком уже буду. Девичий век, знаете ли, не долог.
Чародей смерил меня удивленным взглядом:
— Вам восемнадцать лет.
Я кивнула:
— Ужас, правда? Далее лишь старость и смерть.
— Будете далее чудить, до старости не доживете.
Кажется, он в сторону пробормотал что-то вроде — «девчонка». Можно было бы обидеться и изобразить гневный уход, но я гордость пока отодвинула. Не потому, что барышня Абызова кротка да отходчива, а потому что она — дочь своего батюшки, берендийского коммерсанта не из последних. Поэтому, шагнув неуверенно, покачнулась и приложила ладони к вискам:
— Пощадите, ваше высокородие.
Подействовало. Всегда действовало. Супротив девы в беде ни один рыцарь не устоит.
— Серафима! — Зорин подхватил меня за плечи. — Вам дурно?
Я красиво заплакала, без всхлипов, позволив слезам стекать по щекам дорожками.
— Возьмите. — Он протянул мне носовой платок, я, убедившись в его прискорбной чистоте, а также заметив, что костяшки руки рыцаря ободраны о камни, неловко приняла подношение, проведя тканью по ссадине.
— Благодарю.
Спрятала красноватое пятнышко в складке, промокнула влагу со щек чистой стороной и засунула тряпицу за манжету.
К сожалению, слабость изображать пришлось и дальше. Я тяжело опиралась о чародейский локоть весь путь до отеля.
— Я Марии Анисьевне вас с рук на руки передам, — сообщил у крыльца Иван Иванович, хранивший молчание до сего момента.
— Пустое. Мы с Гаврюшей почивать отправимся.
Кот, видно обиженный, что пришлось своими лапками версты мерить, потрусил к лестнице, на нас не обернувшись. Зорин мой локоть уже отпустил, но все не решался попрощаться. В конце дорожки, там, где она изгибалась к набережной, появилась лиловая кроткая голубица. Увидала нас, обернулась к Лулу, бросила ей что-то, ускорила шаг. Эк вас, Наталья Наумовна, разобрало.
— Барышня Бобынина желает вам о буйстве стихий рассказать, — кисло сообщила я чародею и, кивнув, взбежала на крыльцо.
— К обеду спуститесь?
— Не думаю, мы с Маняшей сегодня, пожалуй, попостимся. Располагайтесь за нашим столом, ваше высокородие, да обществом наших соседей наслаждайтесь.
Натали рысила что твоя коренная, так что Лулу пришлось галопировать. Такая их лошадиная доля, кто коренной, а кто и пристяжной. Я юркнула внутрь, не желая обсуждать с кузиной ни платье свое драное, ни рассыпанные по плечам волосы. Пусть весь свой гнев на Болвана Ивановича изольет.
