— Драгоценнейшая Серафима Карповна, спускаться буду я.
— На чужом горбу в рай? — Она фыркнула. — Я, значит все подготовила, а вы пользоваться будете?
Зорин с усилием оторвал взгляд от родинки в левом уголке ее рта:
— Абсолютно невозможно, чтобы дама…
Дама свистнула, да так пронзительно, будто подзывала голубей, и без слов шагнула с обрыва. Через минуту снизу донесся ее звонкий голос:
— Тут пещера! Ой! Мамочки!
В этом последнем возгласе слышался такой невыразимый ужас, что Иван помчался на помощь, используя всю доступную ему магию.
ГЛАВА ВТОРАЯ,
в коей продолжается охота на князя Кошкина, а Серафима пропускает обед
Одна недоброжелательная дама как-то меня спросила:
— Что вы делаете для того, чтобы иметь красивую шею?
Я ей дерзко ответила:
— Мадам, я родилась с красивой шеей.
Лина Кавальери. Искусство быть красивой.
Перевод с французского врача А. Л. Спасской
Силы свои я несколько переоценила, как, впрочем, и скалолазные навыки. Нет, руки-то все помнили. Кажется, это называется «память тела». Но вот телу кроме памяти еще и тренировки постоянные требуются. Я же действительно с батюшкой под землю хаживала, только вот годков мне тогда было сколько? Девять? Десять? Это мне еще повезло, что господин Зорин — мужик крепкий, другой бы уже мои пышные прелести сто раз упустил. Гладкая ты стала, Серафима, нелегкая. Раньше-то юркнула бы в любую щель, вскарабкалась бы на любую отвесную скалу. Эх, да что теперь сокрушаться…
Оттолкнувшись подошвами, я описала полукруг и опустилась на уступ. Веревка натянулась, я дернула ее дважды, указывая держащему, что цель достигнута, и зацепила ее освободившийся конец за ближайший уступ.
Под скалистым козырьком открывался мне вымытый морем вход в пещеру. Ее я и собиралась обследовать.
Покряхтывая, потерла запястье, крепкие пальцы майора оставили на правом синяки. Сама же велела замок держать, так что и обижаться теперь нечего. А он ничего мужик. Послушный да исполнительный. Начальству его только позавидовать можно. Таких подчиненных — днем с огнем, каждый же норовит свое мнение иметь и высказать оное. Мешает послушанию всенародная берендийская грамотность, ох мешает…
Пещера оказалась очень непростой. Низкие своды покрывали следы факельной копоти, по центру располагался выложенный камнями круг, слишком большой для кострища, а стены украшали примитивные барельефы, будто кто-то начинал выдалбливать в мягкой породе двери, да работу до конца не довел. Я вошла под свод, медленно осмотрелась. Чудных дверей было восемь, формой и размером они повторяли нерукотворный вход в пещеру.
Чудеса! Но где же котята?
— Кис, кис, — позвала я бедняжек. — Где же вы, малыши? Отзовитесь!
Я поморгала, чтоб лучше видеть в полутьме. Факел мне сейчас очень пригодился бы, а лучше — фонарь. У дальней стены мне почудилось какое-то шевеление, я быстро подошла туда, продолжая бормотать успокаивающие слова. Под ногами хрустели ракушки, я старалась ступать потише. Глаза привыкли, я уверенно подошла к куче какого-то тряпья, будто принадлежащему некогда огородному пугалу, поворошила пыльную ткань.
— Кис, кис…
Из-под лохмотьев показалось страшное лицо, белое, неживое с широко открытыми пустыми глазами и провалом рта.
Я ощутила головокружение, попыталась отвести взгляд, но не смогла.
Страшный рот шевельнулся, издав жалобное кошачье мяуканье, и я лишилась чувств.
— Имеет место быть нервический припадок, столь характерный для страстных натур, к коим наша Серафима Карповна явно относится.
Голос незнакомый абсолютно, мужской, но ломкий, стариковский, с характерным дребезжанием.
— А я ей говорила… — Это уже Маняша. — Говорила! Если бы не вы, уважаемый Иван Иванович… Не знаю уж, как и благодарить…
— Полноте, драгоценная Мария Анисьевна. Мое дело малое, вот на счастье Карл Генрихович знал, как обморочную барышню пользовать.
Голос Болвана Ивановича рокотал противным самодовольством.
Звуки доносились приглушенно. Я открыла глаза. Все понятно. Я лежала в своей спальне в одиночестве, все прочие беседовали в гостиной за приоткрытой дверью.
— Авр-р… — Раздалось от двери, и на пороге появился котенок. — Авр-р?
