Но несмотря ни на что раздается свисток, восстанавливая симметрию между началом и окончанием дня. Осмотр спален проходит с вышвыриванием на грязный пол содержимого шкафов. Заправка постелей повторяется несколько раз до самого отбоя, когда вожатый наконец-то с треском захлопывает за собой дверь.
Витрову так и хотелось поинтересоваться у Долговязого, уж не пошла ли ему не в прок жареная печенка, однако он, как всегда, струсил. Потом, когда мы легли, я стал рассказывать про штрафной лагерь гитлерюгенда. А то у нас на ночь глядя всё только детективные истории и рассказы о привидениях, так вот сегодня для разнообразия немножко про то, как там берут в оборот (тут и Дичка со своим опытом). Кальтенбауэр, конечно же, сразу: «А какие-нибудь особые приемчики там применяют?» Вечно этот Кальтенбауэр лезет со своими «китайскими болевыми приемами» (например, удар под ключицу или выдавливание глаз пальцами). Дичка: «Нет, в штрафном лагере гитлерюгенда применяются только сверхдлительные спортивные и строевые занятия, труднейшие походы и постоянное плохое обращение». — «Как тебе кажется, а я могу тоже кончить штрафным лагерем?» — «Ну что ты, Анчи! Для этого надо быть коммунистом, а ты же, как будто, нацист. Так ведь, кажется, нам говорили во времена подпольного движения, верно?» «Брызжет кровь из-под ногтей, — поет Дичка, — от муштровки у парней» (на мелодию: «О, как я восторжествую…»[15] — справа Дичка, слева — взятый в борцовский захват Витров, и попеременно то с одной, то с другой стороны тычки в причинное место: «муштра для левого яйца, а в правое нальем свинца, чтоб стало тяжелей»), «лечь, встать, марш, вперед, муштруют сутки напролет, мясо рвется от костей от муштровки сволочей». «Неужели это действительно поют в штрафном лагере?» — спрашиваю я. «Некоторые даже делают себе татуировку „КПГ“ или советскую звезду». «А что такое — КПГ? — спрашиваю я. — А чем они наводят татуировку — раскаленным железом! что ли?» перебиваю я. «Объясняю: это всего лишь значит Коммунистическая партия Германии. Что она под запретом, так это просто смешно — была и всегда будет. В России они шли на смерть за лозунг, "Nebukadnezar"». Витров, тот понял: «Не Бог и не царь». Ему нравится игра слов: «По мне, пускай бы вся литература состояла из таких штучек». — «А разве Моргенштерн не еврей?» — «А что, у вас тоже есть такой лозунг?» — коварно спрашивает Кальтенбауэр. «Я такой же вожатый, как и ты, балда», — это Дичка, который не дает себя запугать. «Да ведь я просто так — ты знаешь, я и спросил». — «А пшел ты…» — говорит ему Дичка. Он замолк и запыхтел, занявшись своим членом. «Мадам Роза? Мадам Ивонна?» — презрительно гадает поднаторевший в этом вопросе Витров. Отныне он всю жизнь будет любить жареную печенку, коей царствие не от мира сего. «Хочешь частью дома быть, камнем, в ряд уложенным, уговор тогда — не ныть, ты нужен нам отесанный», — красуется на доске написанный смешным готическим — немецким шрифтом лозунг этой недели. «Вам только дайся, вы бы не то что обтесали, расколошматили бы нас на мелкие кусочки!» — мечтает Витров выпалить в лицо всем этим фюрерам. Между прочим, Харти, Шеффер и Крошка Пибель давно уже спят, узенький, как козлиная бородка, водопадик неутомимо шумит за окном, Витров может теперь растянуться в постели на всю карту Словакии, один на один с необъятными болотными трясинами.
Ожидание у канатной дороги. Все это не взаправду, не может быть, чтобы этот нежеланный, неприятный, апатический отъезд в неведомое среди морозной седой белизны, в самое сердце белой стужи, навстречу холоду восточноевропейских гор, в которых не ступала нога человека, где городок и машины только создают видимость цивилизации, этот неотвратимый отъезд в самое неподходящее время, когда у тебя едва достанет сил, добравшись до места назначения, свалиться с тяжким вздохом и заснуть глубоким, непробудным сном, как здешние бурые медведи, на которых тут люди еще охотятся, чтобы это наяву происходило с немецким мальчиком — членом гитлерюгенда; шорох толстых резиновых шин по снегу, бескрайнему снегу, меня не обманет. Все это происходит на много лет раньше, рядом мои родители, кое-как зашитая рана в сердце еще саднит по Михаю, ожидание тянется уже не один час, и не потому, что надо дождаться, — когда прибудет багаж мальчишки из гитлерюгенда, а потому, что задерживается последний автобус, который повезет его из снегов в снега-снега, от бледных электрических фонарей к тусклым керосиновым лампам, продолжается ожидание автобуса для бегства, хотя автобус, может быть, уже реквизирован или направлен вместе с более расторопными пассажирами в преисподнюю, но Анатоль Витров отгородился от родителей толстым томом звездного атласа — и он будет до последнего защищать эту книгу от головорезов — атласом, одолженным у замечательного старого инженера из Ремети, который в свой черед видел в
