Мы подхватили чемоданы и двинулись, но шагать оказалось недолго. Возле длинного вокзального павильона мы оставили чемоданы. Дальше шли налегке. Мы строем подошли к гостинице. Странное освещение (чередование красных и зеленых окошек) вызвало у нас какое-то необычное состояние.
Меня поместили в комнату к совершенно незнакомым ребятам. Затем нам приказали спуститься и забрать свои чемоданы. На дворе стоял пронзительный холод. Но я все равно вспотел, пока втащил тяжелый чемодан на четвертый этаж. То же самое — еще раз. Обливаясь потом, я, с грязными, измазанными сажей руками, хотел было присесть. И лишь тут обнаружил, что в комнате имелись только следующие предметы обстановки: умывальная раковина без мыла и полотенца; шесть двухъярусных кроватей; одна дверь и одно угловое окно. Я попытался вытащить через щель под крышкой чемодана полотенце и мыло. Тщетно. Я «умылся» и утерся отчасти носовым платком, отчасти об рюкзак. Мы расселись по кроватям. Неужели этим ограничатся наши занятия на целый день? Время тянулось жутко тоскливо, пока мы вдвенадцатером вот так дожидались обеда. Я старался вообразить, что дело уже подходит к вечеру.
В 12.30 мы по свистку сбежали вниз. В столовой стоял приятный гуляшный запах. Но нас накормили только скверной гороховой похлебкой. Я, как и все остальные, сразу почувствовал, что у меня пропал аппетит. Но я все равно съел всю порцию, включая кусочки говяжьего жира и ошметки противной, дурно пахнущей кожи.
Затем один из руководителей обратился к нам с краткой речью: оказалось, теперь полагается трехчасовой мертвый час. Мы прямо в одежде улеглись на кроватях. К нам несколько раз заглядывали с проверкой. После предшествующего напряжения и беготни эти три часа показались еще утомительнее. Было тошно от скуки, нельзя было даже почитать, так как у нас не было книг.
Три свистка: полдник-полчашки травяного чая и к нему два кусочка хлеба, один с прозрачным слоем маргарина, другой с таким же слоем джема.
После полдника все общество разбрелось — кто к себе в комнату, кто в уборную. Последние получили разрешение воспользоваться ею в той мере, в какой это позволяла сделать обстановка; в уборной все было залито и загажено.
И тут я почувствовал, что мне как-то не по себе. Мне показалось, что дома поехали мимо окон, и тут я понял, что мы уже сидим в поезде и едем.
На пути в Восточные земли… Нет, вагоны с затемненными окнами, обыкновенно не предоставляемые для использования в гражданских целях, так как «КОЛЕСА ДОЛЖНЫ КРУТИТЬСЯ ДЛЯ ПОБЕДЫ», а сейчас занятые в виде исключения немецкими мальчиками, нуждающимися в заботливом уходе, и направляемые в дружественную сытую Словакию 20 час. 13 мин., хотя паровоз уже пыхтит и шипят тормоза, не тронулись от платформы Восточного вокзала Вены, прежде чем было передано убогое прощальное письмецо для «дорогих родителей» (тетка забыта и не упомянута), тетка спрашивает словами из «Красной Шщточки»: «А почему это у тебя такой грубый голос?» Нет, это уже не вчерашний вечерний час последних чемоданных сборов и не рассветно-ранний лопатно-снегоуборочный час на школьном дворе, набивший жестко-деревянным лопатным черенком сквозь шерстяную серую варежку водянистые пузыри на ладонях. Но вот наконец-то в 20 час. 15 мин. после смущенно как бы нерасслышанного возгласа: «Дай я тебя чмокну!» и махания носовым платком, по-мужски застенчивого, вагоны вдруг тронулись. И венские подростки, от мала до велика, с облегчением плюхнувшись на сиденья жесткого вагона, отдаются волнующим переживаниям путешественников, отправляющихся в дальние края.
Потом, уже в 21 час 30 мин., им не удалось купить ни одной словацкой кроны, однако со станции Девинска Нова Весь они отъехали лишь в 0. 48; в 1 час 30 мин., уже в Братиславе, пассажирам с призрачно-желтыми лицами раздавали чай, в 1 час 50 мин. стояние посреди перегона, отчего и уснули, а с 5 час. 30 мин. никто уже не думал о сне, потому что за окном сумеречно зачернели, темно зазеленели черно-зеленые, серо-черные крестьянские дворы, уединенные лачуги над Вагой с лохматыми крышами до земли, навевая щемящую грусть, и, наконец, сама Вага, так бесполезно и одиноко катящая свои воды в ночи, и вдруг, словно обрушились все мосты, когда раздалось восклицание: «Показались Бескиды!»
