[9].
Это все в настоящем, но и в прошлом следовало видеть только те события, которые видел советский исторический канон. Историк А. Полунов рассказывает: «В советское время существовал и развивался не только русский исторический канон (а борьба с Золотой Ордой, Куликовская битва — части именно этого канона). Наряду с ним полагалось развивать и исторические нарративы других народов, пусть в очень усеченной форме. А вот здесь все было сложнее, потому что у многих тюркских народов, проживавших на территории СССР, у тех же волжских татар, у казахов и ряда других, одним из героев эпоса был эмир Едигей, властитель Золотой Орды в конце XIV — начале XV века. А он совершал походы и на Русь, сжег ряд городов. И вот здесь возникла коллизия: для кого-то он герой, по крайней мере, эпический, а для кого-то — вовсе нет. И в последний период Великой Отечественной войны, в 1944 году, вышло даже специальное постановление ЦК ВКП(б), направленное против возвеличивания и героизации Едигея как героя эпоса, которое имело место в Татарстане. В советское время многие исторические деятели переживали подобную трансформацию. Шамиль на Северном Кавказе в научных сочинениях и пропагандистской литературе несколько раз менял свой облик. Он был и вождем справедливой антиколониальной борьбы против царизма, и агентом английского и турецкого правительств. В известном смысле он был и тем, и другим, но в идеологической трактовке акценты смещались. Сложности, которые неизбежно возникали при попытках совместить два и более исторических нарративов, постоянно давали о себе знать. Постановление по поводу эпоса Едигея — это один пример. А вот другой, противоположного толка: с 1970-х годов термин «татаро-монгольское» нашествие и иго стали заменять на «монголо-татарское» для того, чтобы не выставлять татарский элемент на первый план» [10].
Виртуальное пространство строится для прошлого, настоящего и будущего. Оно не только подстраивается под государство, но и время от времени меняется, создавая сложности для интерпретации. И государство создает такие своеобразные ОТК для проверки этих интерпретаций, чем и занималось Пятое управление, с удовольствием наказывая неразумных.
К сожалению, меч судьи творческих людей оказался в руках людей бюрократических. Даже сам Сталин понимал их ущербность: «Летчик А. Беляков рассказывал, что на ужине на сочинской даче (сентябрь 1936 г.) Сталин произнес тост в честь замухрышек, которых Ленин вывел в люди. Жестокий советский правитель был реалистом и прагматиком — нетрудно догадаться, что под неряшливыми, невзрачными людьми он подразумевал и себя с окружением» [11].
Творческие люди были ограничены каноном, который для них придумали нетворческие люди. Одним из секретарей творческих союзов всегда оказывался генерал КГБ. В Союзе писателей секретарем по оргвопросам, например, был генерал Ильин, таинственно погибший при переходе улицы [12–13].
М. Любимов написал такой панегирик Ильину: «В Пятом управлении КГБ потирали руки: как тонко поступила партия, назначив на эту должность Ильина! Теперь он как магнит притягивает к себе гнев всех недовольных, отвлекает внимание от истинных организаторов надзора за писателями! Как известно, борьбу с идеологическими диверсиями, сбор сведений о писателях, их разработку и встречи с агентурой проводило Пятое управление КГБ (кое-кто сидел в иностранной комиссии) — к слову сказать, отнюдь не самое главное и весьма немногочисленное в могущественной организации. Собственно, образы этого управления и засели в головах пишущих о КГБ, ибо другого зримого опыта не было. Сегодня мало кто знает, что постоянно тлел конфликт между Пятым управлением и ЦК партии, который норовил сбросить на КГБ все конфликты писательской организации, ибо не желал вмешиваться в дрязги и терять благородное партийное лицо. Разведка и контрразведка КГБ писателями не занимались, были нацелены на борьбу с Западом и, соответственно, на сбор нужной информации, в том числе и для народного хозяйства» [14].
А Рыбаков рассказывает, как он помог ему в написании романа. Ильин сказал ему:
