Наиболее болезненно цензура отражается именно на авторах, т. к. режиссер может взять другую пьесу, издатель — другую книгу, а для автора все является единственным. Д. Быков пишет, примеру, о А. Галиче: «Галич чрезвычайно тяжело пережил запрещение своей лучшей, хоть и невинной даже по советским временам пьесы, которой повредила роковая пятая графа: идеологическая цензура „первой оттепели” не могла выпустить пьесу о том, „как евреи выиграли войну” (эту формулировку идеологической дамы из ЦК Галич приводит в автобиографической повести „Генеральная репетиция”). Он написал сценарии фильмов „Верные друзья”, „На семи ветрах”, прославился комедией „Вас вызывает Таймыр”, был широко известен в Москве как сочинитель шуточных стихов и блестящий рассказчик» [1].
Касаясь еще Галича, можно вспомнить следующую информацию из интервью с его дочерью:
«Последней каплей было письмо в ЦК КПСС Дмитрия Полянского, члена Политбюро. Его дочь выходила замуж за артиста театра на Таганке Ивана Дыховичного. На дачу, где отмечали свадьбу, должен был приехать Высоцкий, но не приехал, тогда включили записи Галича. К тому времени были написаны многие его лучшие песни — „Памяти Пастернака”, „Петербургский романс”, „Облака” и др. Их услышал Дмитрий Степанович Полянский, очень рассердился, написал в ЦК. Ход делу дал генерал КГБ Ильин, который официально был секретарем и куратором Союза писателей. Вопрос „О Галиче” вынесли на повестку дня на секретариате Союза»;
«Однажды Андрей Дмитриевич Сахаров должен был ехать к папе. В жуткий дождь вышел из Академии наук, начал „голосовать” — никто не останавливается. А рядом припаркована черная „Волга”. Он подошел: „Ребята, вы за мной поедете к Галичу?” Те кивнули. „Тогда заодно и подвезите”. Папа рассказывал: он стоит у окна и видит — Сахаров выходит из гэбэшной машины. „Что случилось?” „Попутчики”. У нас фантастическая страна!»;
«И Некрасов, и Галич были фигуры знаковые, к тому же друзья. Поэтому, как мне потом рассказали, у КГБ был план — вернуть их в Советский Союз в обмен на покаяние и признание, что на западе все плохо. Ведь цэрэушники его тоже не любили (это рассказывал Панич), он был слишком независим. Папа говорил: „Нынешний режим ничуть не лучше нашего. Слишком давит, иногда приходит мысль: не плюнуть ли на все и вернуться. Пускай сажают!” Он невероятно болел ностальгией. Как вспоминали о нем коллеги, „более страдающего человека они не видели”»;
• «Доносы на папу. Где выступал, с кем, что говорил. Они были подписаны не фамилиями, а как до революции, кличками — „Гвоздь”, „Хромоножка”, „Фотограф”. Папу называли „Гитарист”, Злобина — „Борзописец”. Доносы писали люди искусства — все те же „лирики”. А насчет „Гвоздя” и „Хромоножки” я сразу догадалась, о ком идет речь. Народный артист СССР, известный и многими любимый актер. Он давно умер, поэтому называть его фамилию не вижу смысла. Но комитетчики подтвердили, что я не ошиблась… Они дружили с юности, играли на одной сцене еще в юности в арбузовской студии, но он очень плохо отзывался об отце, когда его исключили… Я надеялась, что со временем мне покажут досье отца полностью, но потом мне сказали, что оно пропало» [2].
Автор и цензура для автора выглядят, как пара автор и палач. У автора нет никаких прав, он частное лицо, а палач представляет закон, который всегда прав. Именно он является лицом власти и вершителем судеб, а не писатель.
Цензурируются даже мемуары генералов КГБ. Скрытно, например, были изменены мемуары генерала Серова, в результате тайн стало еще больше: «В этой истории с генеральскими мемуарами еще много неясного. Но время, надеюсь, даст ответ на загадки. Да и мои коллеги-историки, полагаю, разберутся с текстовыми „странностями" в воспоминаниях генерала Серова. Я остановился далеко не на всех из них. Есть и другие. Они убеждают меня в том, что над генеральским текстом поработали скорее горе-дилетанты, чем профессионалы. И, что называется, подставились. Подделывать документы и фальсифицировать историю надобно уметь» [3].
Двоемыслие — это советская классика. При том бесконечном объеме повтора с помощью пропаганды правильных идеологически мыслей, окружавших советского человека со всех сторон, когда даже, как в анекдоте, из утюга неслись слова о Брежневе, было парадоксальным сохранение иного мышления в условиях индустриального порождения и распространения правильных мыслей. Политический ритуал, кстати, требовал ссылку на них вставлять в любой значимый текст, например, в текст диссертации, хоть по филологии, хоть по биологии.
