И последнее об обысках и их цели: «Проработав столько лет во главе МВД, он знал много такого, о чем некоторые люди предпочли бы забыть. Возможно, они считали, что помимо воспоминаний у отца были документы, представлявшие для них угрозу. Говоря современным языком — компромат. Эту версию подтверждают обыски, проводившиеся у меня и у брата. Я тогда уже была замужем и жила отдельно от родителей. Для меня, конечно, это был шок. Представьте себе: вам 27 лет, вы в жизни никогда не совершали ничего противозаконного, и вдруг к вам врываются и начинают обыскивать. Обыск был совсем не показной. Перетрясли буквально все, проверили каждую бумажку, пролистали каждую книжку. А библиотека у нас большая. Ничего, естественно, не нашли, кроме одного романа Солженицына. Но искали, понятно, не „антисоветскую” литературу и не мифические богатства. Искали некий документ.
Точно ответить на это мог бы лишь отец. Он, конечно же, знал, что именно ищут. Но унес с собой эту тайну». Далее она говорит, что этот документ изобличал не Андропова, а кого-то другого в советском руководстве.
Спецслужбы и интеллигенция были привилегированными социальными стратами в Советском Союзе. Государство их любило, видя в их работе залог социальной стабильности. Но они должны были правильно трудиться, чтобы быть любимыми. Сталин лично уменьшил уровень гонораров для писателей, говоря, что так можно написать одну книгу и больше не работать. В результате гонорар зависел от тиража и произведения, в которых нуждалась пропаганда, имели большие тиражи и такие же гонорары.
Спецслужбы и интеллигенция занимались разными уровнями огромной советской «машины». Спецслужбы пытались узнать, что граждане думают лично, чтобы в публичном пространстве от них не было неожиданностей, например, в маленькой Латвии было 27 тысяч информаторов [8]. При этом понятно, что они распределялись неравномерно, в большинстве мест их не было вообще. Творческая интеллигенция занималась тем, что граждане будут думать публично, чтобы в результате повлиять на то, что они будут думать и говорить лично. Так Сталин выстроил единый механизм бюрократической машины, и все последующие поколения работали в том же режиме.
Интересы КГБ простирались далеко за пределы страны. Ш. Султанов говорит: «В советское время будущий олигарх Гусинский был агентом Бобкова, он работал на него. Но говорить о том, что после 1991 года экс-генерал ушел к своему бывшему агенту, не совсем правильно. Сам он объяснял данный факт оригинальным образом (я знаю об этом не напрямую, а от одного важного человека). Дело в том, что одна из задач, которая стояла перед Филиппом Денисовичем, когда он работал с диссидентским движением, — проникнуть в движение мирового сионизма. В 1992-м Бобков перешел на работу в группу «Мост», а в 1996 году Гусинский стал президентом российского еврейского конгресса, в 2000-м — вице-президентом всемирного еврейского конгресса. Сделано это совместно с экс-генералом, хотя сам медиамагнат от международного сионизма был весьма далек. Таким образом, первый достиг своей цели, несмотря на то что Советского Союза уже не существовало» [9].
Что же касается более общих целей, то тут Андропова и КГБ постигла определенная неудача. В результате задуманной им конвергенции произошло не вхождение в клуб сильных, а, наоборот, потеря тех позиций, которые СССР имел.
М. Полторанин так интерпретирует условный план Андропова, конечно, если признать, что он все-таки был: «Приняли решение, что нужно что-то менять. А как менять? Надо избавляться от „балласта” — развалить страну, отрубить куски: Узбекистан, Туркмению, Киргизию, Таджикистан, Молдавию, Армению. Может быть, сохранить при этом часть Прибалтики. Впрочем, думаю, что и это не входило в их намерения. Они хотели вычленить Россию из СССР и сделать ее придатком Запада, „кочегаркой” этакой, и поставлять западному миру то, что мы сегодня и поставляем, — нефть, газ, другие энергоресурсы, и за счет этого нормально жить» [10].
Он жестко формулирует, как, кстати, и С. Кургинян, свои претензии к выходцам австрийского Международного института прикладного системного анализа:
