Отец Фиридона был одним из таких любимчиков у кентавров. Они вырастили его и воспитали по своим понятиям. Агрипин был высоким и широкоплечим. Казалось, что он отличался от среднестатистического кентавра лишь только тем, что ходил в штанах и на двух ногах. Говорили, он побывал в том самом — одном из миров, которые пришельцы называли своей прародиной, претерпел там некое вмешательство в свой организм, что как раз затем и позволило ему совокупляться с молодой кентаврессой, родившей затем несколько мутов и последним — его — Фиридона.
Дон Тах никогда не виделся со своими братьями, поскольку, как только Клио обнаружила его человеческую неполноценность, она тут же (из жалости к детенышу и любви к мужу) спрятала младенца у родителей Агрипина. Дон и вырос, очень долго не подозревая, что в нем течет кровь столь неприятных ему кентавров.
Со временем, взрослея, Дон Тах стал замечать за собой противоестественную тягу к кентаврессам. Его волновали обнаженные по обычаю пришельцев прелести, так напоминающие женские, особенно их искрящиеся короткой шерстью большие груди. Когда, укрытые гривой и хвостом, они вдруг как бы ненароком обнажались, Фиридона окатывала горячая до дурноты волна, поначалу недоступная рассудку, затем невыносимая своей конкретностью.
Прежде чем умные головы поняли, с какой целью матери, подобные Клио, «прятали» своих неполноценных детей среди человечества, таких, подобных Фиридону, мутов как мужского, так и женского пола появилось немало. Вел ли кто–то статистику, нет ли — кентавры в части точных наук были большие невежды, неважно. Процессом, ставшим неуправляемым, обеспокоились и люди, и кентавры после того, как почувствовали для себя обоюдоострую опасность. Опасность заключалась в том, что из одной утробы могли выйти как верные до гроба братья, так и смертельные враги. Причем число ног тут не имело никакого значения. Как вскоре выяснилось, оно не имело никакого значения и во всем остальном, что так свойственно живому в жизни.
Так сносное (пассивное) сосуществование двух миров, переросшее во взаимное неприятие, постепенно превратилось в противостояние. Развивалось оно, как в свое время и возникало, подспудно. И когда там, в этой скрытой глубине, началась настоящая война, на видимой поверхности долго ничего невозможно было понять. «Мало ли крови исторгает из себя цивилизация!» — рассуждали философы, замечая то там, то сям всплывающие алые круги.
Утолил Дон Тах эту свою, до дурноты головокружительную страсть с Элоною. Он сразу же почувствовал в ней то самое начало, которое вселилось в его крепкое тело с кровью матери. Внешне же эта белокурая кобылка мало чем отличалась от обычной земной девушки: разве что была ростом повыше, да в кости покрупней. Правда, начиная от груди и ниже, гибкое и сильное ее тело было сплошь покрыто густыми, так напоминающими шерсть волосками, что, кстати сказать, было вовсе не обязательным для мутих — представительниц слабого пола мутанов. Фиридону эта особенность не то чтобы нравилась или как–то особенно обостряла чувства. Ему, чтобы потерять голову, доставало ее лошадиного хохотка, сопровождавшегося жаркими испарениями. Бывало, что он по нескольку раз в сутки мог терять эту свою буйную в рыжих кудрях голову. Наивный, он полагал, что рано или поздно Элона понесет и однажды он проснется под рев новорожденного потомка. Это было не разочарование. Это было что–то сравнимое с потерей, когда специалисты заявили, что, по крайней мере, только через два–три поколения мутанам станет доступно зачатие. А это значило, что продление рода своего Фиридон и Элона смогут осуществить лишь с помощью представителей человеческой расы.
Открытие это несло в себе новую угрозу для тех и других, так тесно разместившихся в земном лоне цивилизаций. Живое не может жить без надежды. Надежда для мыслящего — это продолжение себя во времени, прежде всего в детях. И если тебе эта возможность заказана, ты не можешь себя чувствовать счастливым. Разнесчастным человеком (так, по крайней мере, сам себя иногда называл Фиридон) он почувствовал себя, когда Элона предложила тот самый выход. Неизбежный, он был ожидаем, а потому еще более невыносим.
