Но раздражение быстро сменилось удивлением, едва он посмотрел назад, на тот ряд кресел, откуда доносился смех.
Лариса, весёлая и раскрасневшаяся, что-то громко рассказывала своим подругам.
Две девушки из её отдела, Лида и Вероника, слушали её с широко раскрытыми от удивления глазами, поражаясь то ли словам её (которых Романов толком разобрать не мог, долетали лишь обрывки фраз), то ли новому, непривычному им виду обычно строгой и замкнутой начальницы.
Романов и сам был удивлён.
Лариса вышла замуж за Ставицкого чуть больше года назад, и на фирме работает — всего ничего…
«Что-то часто я сегодня об этой Ларисе думаю», — отметил Романов.
И сам себе мысленно погрозил пальцем.
…и все эти месяцы ходила она по офису энергичной походкой деловой женщины (а самой-то двадцать пять лет от роду, блондинка с глазами ясными… но ведь и впрямь — умна оказалась!), вид имея строгий и суровый.
Говорят, на девчонок своих иногда покрикивала, хотя на всех собраниях топ-менеджеров защищала их как могла.
Но ведь — не шутила же, не смеялась так задорно и беззаботно.
— От мужа вырвалась, — флегматично заметил начинающий уже подрёмывать в лёгком алкогольном забытье Никонов. — На свободу, понимаете ли, Иван Сергеевич. В края вольные, аппенинские…
Романов повернулся к Виталия и набросил ему на голову клетчатый аэрофлотовский плед.
— Спи, болтун, — строгим голосом сказал Романов. — Накушаться изволил, так спи и не выступай! До самого Форли — чтобы я тебя не слышал.
Никонов кивнул в ответ и минуты через две послушно засопел, носом уткнувшись в уголок пледа.
«А ведь и правда! — подумал Романов. — Коля первый раз жену одну за границу отпустил. До этого она под его присмотром выезжала… Конечно, производственная необходимость. Коле в Ниццу лететь, к Войкову на ковёр. Обсуждать будут, как бизнес спасть. А Лариса… надо же, веселится! Ей как будто и дела нет, что муж мрачней тучи ходит».
Но странно… Романов не осуждал Ларису. Более того, он поймал себя на мысли, что ему нравятся произошедшие с ней перемены, её новый вид, её смех и искренняя эта беззаботность.
И ещё — почему-то ему очень захотелось узнать, что же она там говорит девчонкам. Над чем они так смеются.
И почему… Почему она смотрит в его сторону? Да нет, определённо она смотрит в его сторону.
«Глупости!»
Романов взял журнал и отвернулся к иллюминатору.
«Хватит, друг любезный. Женатый человек, в годах уже…»
Годы? Помоложе Ставицкого, да и телом покрепче… Молчи, молчи!
«…а всё на девиц глазеешь, взгляды ловишь. Не стыдно?»
Нисколько. Удивительно, но нисколько не стыдно.
«Или решил каждый день жить, как последний? Мелочам радоваться, улыбкам, взглядам, простым словам? Надоело держать себя в узде, самому себе на шее затягивать ошейник, самому себе в рот заталкивать кляп… Не сказать лишнего, не проболтаться, очередной секрет не выдать, цербером стоять на страже интересов компании. Вымерять, взвешивать… Надоело! Может…»
Он снова украдкой посмотрел в сторону Ларисы.
Почему ему сейчас так трудно отвести взгляд?
Или он тоже… вырвался на свободу?
«…может, наш бизнес — это и впрямь война? Как и бизнес вообще. Но ты, Сергеич, поди устал — на войне-то? Устал в сером офисном камуфляже ходить? Устал каждое слово в меморандумах и контрактах по три раза проверять? На травке хочется поваляться… Так, фигурально выражаясь. На глупости тянет? На безумства? Тянет, признайся!»
Романов и сам не мог понять, что за бесёнок нашёптывает ему эти слова.
И из каких глубин души выскочил этот нечистый?
Нечасто его внутренний голос бывал таким саркастичным, и, одновременно, исповедально-откровенным.
«Что будет завтра, Сергеич?»
Ничего особенного. Сегодня — Форли и Римини, завтра — Рим, послезавтра…
«Не о том речь, не о том. Вас раздавят, Сергеич. И ты это знаешь не хуже меня. Раздавят, сожмут прессом, если из-под этого пресса не успеете вылезти. Ты же знаешь, как наше государство умеет давить. Оно умеет давить! Оно умеет давить медленно, с наслаждением выжимая из бизнеса сок. И куда денешься, Сергеич? Где будешь ты через полгода? А где — Ставицкий? Знаешь, чем закончится ваша дружба?..»
