Каждый день сначала : письма - страница 28

Говорят, Мария Семеновна Астафьева, выйдя из больницы, взялась энергично править дела Виктора Петровича, гоняя овсянских, противных ей библиотечных девиц по деревне и освобождая их от всех забот по В. П. Нечего тут! Хватит, посидели на шее у В. П. Избу — под музей, в саду — скульптуру, где они вдвоем на скамеечке.

Я, грешный, немного побаиваюсь этой энергии и, стыдно сказать, радуюсь, что живу далеко. По этой же причине отказываюсь и от книги про В. П. для ЖЗЛ. Ведь Марья Семеновна каждое слово будет на просвет смотреть. Да и душа должна отойти на расстояние спокойного, остранённого взгляда.

В. Курбатов — В. Распутину

19 июля 2001 г.

Псков

Звоню в Москву — молчание. Звоню в Иркутск — молчание. А там, в Иркутске-то, беда за бедой. И как раз ведь в твоей избе на Ангаре, где дача-то, поди, в воде плавала. И выплыла ли? И где ты сам был в эту пору? И как сейчас — поправили, обжили? В городе-то летом ведь много не наживешь. Делами задавят.

А я тоже в деревне спрятался. Один молодой писатель псковский подарил дачку. Какие-то у них там несчастья творились, и они бросили ее семь лет назад. Вот и отдал. А там шесть соток и вполне крепкий домик. И вот я кулак и землевладелец. Сижу у открытого окна в сад, где старые голые яблони, как секвойи, упираются в небо и листва только на самой вершине. Весенние морозы сбили цвет, и яблок не будет, но вершины и без них прекрасны.

Батистовые бабочки летают меж ситцевых лепестков картофельных цветов, слепни прошивают воздух, как пули. Им кто-то сказал, что насекомые, по мировой науке, в своей массе превышают массу всего остального животного мира, включая и рыб. Так что они чувствуют этот мир своим и садятся на тебя прямо и зло, мгновенно втыкая жало, уверенные, что ты не пикнешь. Дураки, про количество узнали, а про качество нет: хлоп его по лбу — и нет его. Масса их, видите ли.

В Москве-то когда будешь, Валентин? И встретимся ли все-таки этой осенью в Ясной Поляне? И главное — здоров ли ты? При нынешних-то разливах, а сейчас еще и при чудовищной жаре — за 30! Я вон от колодца не отхожу: до речки сто метров, да их пройти надо, а тут хвать ведро и на себя, и, пока второе достаешь, это уже высохло.

«Лишь только напоить да освежить себя — иной в нас мысли нет» (А. Пушкин).

Чего-то пытаюсь читать и даже писать, но все через силу — и мозги плавятся, и всякое слово, равно и свое и чужое, пусто и вяло. Ниоткуда ни весточки, словно все сморились вместе с природой. Все яснее видно, что с литературой в старом смысле все кончено. Осталось производство, рынок, где все одинаковы интеллектуалы и массовики. Всяк печет свой товар на рынок, не слыша общего, не чувствуя материнского голоса всей литературы. Каждый на особицу.

А союз наш бедный только по одному имени союз. Это я особенно по Пушкинскому празднику видел, и каждый глядит на себя, и не то что на общей поляне, а в малом собрании где-нибудь в библиотеке видно, какие все чужие друг другу. И читатели это видят первыми. Хотя все кажется, что при общем сознании беды еще можно было напрячься и поправить дела. Но кажется это все реже и реже.

В. Распутин — В. Курбатову

6 августа 2001 г.

Иркутск

Прости ты меня, многогрешного, за молчание. Стал я поддаваться хандре, а она вяжет по рукам и ногам, и лучше теперь понимаю Савелия, который не хочет никого ни видеть, ни слышать. Но и твое первое письмо было нерадостное, а второе пробудило меня тем, что есть, оказывается, люди, да еще и из литераторов, которые дарят поместья. Ну и ну! Теперь, выходит, и у тебя хоть маленькая, да Ясная Поляна, ты и без нее много работал, что же теперь ты наворочаешь! Литературы не стало, я с тобой в этом согласен, но поддергивать-то ее, вытаскивать-то ее из небытия кому-то надо, а ты и в этом деле не сложил руки.

Мне же отчитаться за лето не в чем, сплошная тягомотина, а в ней даже и суета была тяжелая. Через две недели лечу в Москву, а на следующий день в Калининград-Кёнигсберг, где богатым изданием за счет железной дороги выпустили мой двухтомник. Это, разумеется, наложило обязательства как перед дорогой, так и перед издательством. Затем книжная ярмарка, а после нее хочу все-таки дня на два съездить в Ясную Поляну. Но никуда не хочется и ничего не хочется, хоть заваливайся в спячку. Все чаще вспоминаю свою мать, свою Нину Ивановну, которая весь последний перед кончиной год была в дремотном состоянии. Сидит с открытыми глазами, а ничего ей уже не надо было, и даже ела столь помалу, что непонятно, чем и держалась. Естественная смерть — это все-таки не прерывание жизни, а медленное засыпание, постепенное отрешение от всего, что составляет жизнь. Вот так же и бабушка моя уходила. И как хорошо, что не надо ей было не в Кёнигсберг, ни в Москву и что некорыстные ее обязанности были серьезней моих.