В. Курбатов — В. Распутину
5 января 1998 г.
Псков
…Вчера позвонил В. И. Толстой[53] и со смущением сказал, что ты, наверное, не сможешь приехать в Ясную. И я смею думать, что причина, очевидно, в возможном приезде туда Виктора Петровича.
А мне почему-то представляется, что именно поэтому и надо было приехать. Вовсе не для братания, а для того, чтобы видеть и слышать друг друга без посредничества газет и неизбежных в газетах сложных контекстов. И уж тогда, выслушав друг друга (пусть не в прямых беседах, а только в публичных выступлениях), ясно видеть движение «противника» и там уж заключить о его «безнадежности» или еще возможном диалоге. Потому что дело уже не в ваших личных отношениях, а в том, что нельзя повторять ситуацию 17-го года и делиться пополам, разрывая народное сердце, которое сегодня еще более неуверенно и смятенно, чем тогда.
Во всяком случае этого нельзя делать, пока не увидишь ситуацию сам. Прости за эти вполне ребяческие резоны, но ты тут более сильная и к тому же христианская сторона, и на тебе ответственности больше. В Овсянку, конечно, ехать не надо было, и сейчас (они, конечно, позовут) не надо — там обстановка не та, а здесь-то, в Ясной-то Поляне — ведь вы оба к Толстому едете, к его правде, его сердцу. Где, как не тут, вернее всё увидится, и где, как не тут, сказать самое существенное на нынешний час. И здесь это будет слышнее и сто раз важнее, чем сказать в своем и без того так думающем (или ничего не думающем) углу.
Еще раз прости. Мне часто страшно одиноко без тебя, без твоего выпрямляющего слова.
В. Распутин — В. Курбатову
1 апреля 1998 г.
Байкал
Дорогой Валентин!
Прости, что перед отъездом не позвонил. Из дому не хотел, потому что некому потом будет заплатить, специально с этой целью забежал в журнал «Москва». А-ля-ля, а-ля-ля! — и из головы вон, зачем приходил. Поговорил с Алешкиным, чтобы он сам тебе позвонил, и это было бы правильно, да они, деловые люди, видать, не шибко разбегаются до нашего брата.
О книжке он сказал: пусть делает как может и как считает нужным. Если будешь в Москве, хорошо бы все-таки договор заключить и аванс получить. Его телефон в издательстве — 953-58-67, отвечает обычно его жена Татьяна Васильевна. В Иркутске я уже сказал, что книжку будешь делать ты, и успокоил наш отдел культуры, но мне кажется, в наших общих интересах, чтобы тираж был небольшим. Судьбу подобных книг ты знаешь. В Иркутске они пойдут по библиотекам, а в Москве бедный Алешкин не может продать книгу, выпущенную в 93-м. Я говорю о своей книге. Но и обо мне не больно разбегутся.
Доходит вторая неделя, как то ли лечусь, то ли мучаюсь в санатории на Байкале. Отправила городская администрация, отказываться было грешно, но из моих планов что-нибудь почеркать ничего не получается.
Отыскали, как водится, кучу болячек и гоняют по врачам и процедурным. Холодно. Ночью постоянно до минус 20°, а тепло не дают, кончились лимиты на солярку. Ставлю электрический обогреватель возле стола и сажусь на него задницей. Сидишь — прижигает, слезешь — подмерзает. А у меня апартаменты в три комнаты — попробуй нагрей их. Терплю, потому что лечение в самом деле требуется. Осталось немного.
Мы говорили с тобой о повести В. Сидоренко — она идет в следующем номере «Сибири». Узнал об этом уже здесь, и говорили о «Сибири»: можно ведь давать одновременно или чуть погодя в два места. Правда, «Русскую провинцию» у нас знают, а «Российская провинция», «Смена» или «Ясная Поляна» нам не конкуренты, мы выходим друг от друга дальше, чем в разных государствах.
Должно быть, с середины мая я буду в Москве. Не поедешь ли ты в июле (дата пока не определена) в Петербург? Сходили бы к А. А. Мыльникову. Я в этот раз, в марте, видел там щит с рекламой кока-колы, который пытался поджечь Толя Пантелеев и который устоял перед бензином и факелом. Толя, заживив раны, полученные им в этой схватке, когда убегал от милиции и падал, замышляет что-то новое.
В. Курбатов — В. Распутину
6 октября 1998 г.
Псков
Жесткость твоего молчания говорит, что трещина между нами не затягивается и все мои доводы кажутся тебе слабовольно вредны, если не опасны для русской традиции. Но уж тут, видно, ничего не поделаешь — мы и в церкви, и в мире на многое глядим по-разному. Для меня это естественно и отрадно, потому что говорит о господних путях в понимании родного и о живости этого родного, которое полно и непредсказуемо, как человек. Горько будет, если мы начнем оттенки и расхождения делать поводом к противостояниям между своими, — тогда «эти ребята» перехлопают нас порознь, потому что возьмут числом и монолитностью. Загонять же болезнь внутрь — это для церкви растить в себе тайный протестантизм, а для культуры бесконечное деление на микроскопические фракции. К этому нас, по существу, и подталкивают, заставляя, если перевести в политику, Зюганова идти против Анпилова
