И у Астафьева не один редактор «Огонька» был, которому я как раз слова-то не дал на «круглом столе», а много добрых людей из Костромы, Перми, Челябинска, Красноярска, Иркутска (Г. Машкин). И звал-то Виктор Петрович и тебя, и Василия Ивановича, и Носова[48], и Лихачева, и Солженицына. Конечно, было, наверное, там не без расчета и не без честолюбия, но все опять же зависело бы от интонации разговора, от того, как и о чем заговорили бы собравшиеся. Хотя, конечно, теперь уже ясно, что ничего такие разговоры не дают, что непременно или на «разборку» съедут, или на «круглые места», но и это говорит не о времени только, но и о нашей усталости, от неверия в побуждения друг друга, а в конце концов и о потере ответственности перед той же Родиной (прости, что я будто на риторику съезжаю, — не риторика это), потому что, когда ответственность эта есть, куда угодно поедешь и с кем хочешь станешь говорить и дела не унизишь. А ведь то, что мы умудрились окончательно развести «лагеря», это нам нигде не простится. Надо и о неприятии говорить не в «параллельных» изданиях, а принародно и лицо к лицу, веря, что искреннее слово будет и услышано искренне, и понято верно. Хотя и сам уж так устал, что начинаю тоже думать, что это романтизм. А не хотелось бы так думать, потому что это равносильно смерти.
Ну, на бумаге всего не скажешь — только измучаешься. Как у тебя расписание-то? Теперь в Москве будешь? Авось я к началу февраля соберусь. Пока письмо доберется, уж и святки, поди, отойдут. С Крещением тебя! Пошли Бог крещенской чистоты и святого Духа бедным русским водам.
В. Курбатов — В. Распутину
2 апреля 1997 г.
Псков
…Завернул к Толе Пантелееву[49] и поглядел «репортаж» о твоем 60-летии. Так что как будто и побыл в этот день с тобой. Не знаю, успел ли тебе передать Неверов мою картину для твоей коллекции писателей-художников. Надо было бы и одеть ее как следует, но некогда было — оказия торопилась. Да уж, поди, и повесить некуда — вона какие большие картины дарили профессионалы.
Повидался я в Петербурге и с А. А. Мыльниковым[50]. Просидели вечер за неторопливой беседой. Все время он выпытывает меня про церковь, про своего архиерея, про то, как бы ему поближе к вере подойти. И так уж сколько лет. Видно, все так беседами и кончится, хотя именно его студенты выиграли конкурс на роспись Храма Христа Спасителя, и народ, как он говорит, все серьезный и в церкви крепкий.
Получил ли ты приглашение Российской национальной библиотеки на Круглый стол 21–23 мая в Петербурге? Народ это хороший, необычайно серьезный и сделавший для выработки критериев чтения очень много, но иногда, видно, и им невмочь и хочется еще подкрепиться у кого- нибудь, что они не одиноки в неприятии всех видов постмодернизма. А у меня своя корысть. Я все никак не могу решить, ехать ли к Коле Бурляеву[51] на его фестиваль или к Пете Краснову[52]. А увязался бы за тобой, и все проблемы сами собой решились. В Оренбург бы хотелось больше, но у Коли меня вяжут интересы ребят, которые снимали фильм «Монастырь, будни и праздники» и надеются, что я привезу грамоту и тогда им заплатят за эту даром сделанную работу.
А уж коли совсем честно, то никуда бы не хотелось. Душа теперь скоро устает, и ее никак не хватает больше как на два дня — хочется домой, в свою квартиру, за стол. Писать-то тоже не очень выходит, но все-таки когда за своим столом — чего-то можно из себя потихоньку выжать. А уж как в деревне сидеть, так оно бы и еще лучше. Только, похоже, мне уж в деревне не сидеть. Свой домик я не дотяну — больно уж далеко, и ни материалов, ни денег. Между тем, как только оказываюсь перед деревенским окном, и мысли кое-какие заводятся, и душа глядит веселей. А ты, поди, уж там, в домике своем на берегу Ангары, где мы, бывало, сиживали вдвоем, и уж тех светлых дней покоя и устойчивости не вернуть. Хоть и там что-то болело, но как- то еще по-старому болело — с надеждой.
Дай Бог, чтобы тебе и сейчас поработалось. Никакая другая работа, никакие комитеты и выступления нам нашего прямого дела не восполнят и утешения не принесут. А уж там и Пасха скоро.
