Каждый день сначала : письма - страница 25
Что касается поездки в Овсянку — тяжело мне там было бы. Там как раз было бы что сказать, но не нужно было бы говорить. Нам с В. П. лучше оставаться врозь. Прочел я его 15-й том и убедился в этом. Все между нами было бы неискренним и ненужным. В. П. дышит не извне, а изнутри себя.
Не писал я тебе долго по одной причине, по главной — по своему разгильдяйству. Ездил, кроме того, в деревню, ездил в Братск, сочинил рассказ и переписывал его раза четыре. Но уж коли сразу не вышло, не вышло и на четвертый. Дальше мучить не стал и поставил точку. Уже здесь, в Москве, кое-что поправил и хочу отдать Володе Толстому, чтобы хоть отчасти оправдаться перед ним.
Ганичев говорит, что для толстовской премии Володя деньги достал (или достает). Я ему, Володе, еще не звонил. И не знаю, продолжает ли выходить «Ясная Поляна». Жду, что, быть может, позвонит сам. Был на днях Белов Василий Иванович, сказал, что тоже что-то передает для «Ясной Поляны». Заодно сообщил, что с Мишей Петровым поссорился, поскольку тот в своем журнале не признает (или плохо признает) православие. В. И. после операции, довольно тяжелой, которую я перенес раньше, и на многих сердит. В том числе и на себя, считает, что это большой грех. Мы с Володей Крупиным его успокаивали, но он не успокаивается.
В. Курбатов — В. Распутину
11 ноября 1998 г.
Псков
Нет, видно, мне казенной возможности для приезда в Москву не дождаться. Володя Толстой позвонил, что у него опять осложнились дела и прокуратура вновь взялась за него с ревнивой решительностью, с какой она обычно берется за дела, не требующие риска и не касающиеся действительных преступлений. Я сидел в «ноябрьские» дни в Михайловском, и мне здесь подтвердили, что дело его действительно нехорошо, так что я уж про премию-то и напоминать не буду. Довольно доброго порыва и тех хороших дней, которые я провел тогда в Ясной. Надо сказать, что и «Завтра» напечатала тогда злую заметку о «пире во время чумы», хотя никого от «Завтра» в Ясной не было и заметка была написана до самого события. Это расстроило бывшего в этот час в отпуске В. Бондаренко[60], но что уж теперь. Не надо нам никому никаких ножек подставлять — сами себя в яму столкнем. Подлинно нынче уж всяк за себя — один Бог за всех, вполне как у наших добрых оппонентов.
Из домашних впечатлений самое тяжелое было, когда я столкнулся с тем, что ни за что не с кого спросить. Мой сын с женой преподает в деревенской школе, и я езжу навестить их. Школа в молодом совхозе, который построили в 1989 году: новые коровники, новый детский сад, новый Дом культуры. И дня во всем этом не прожив, бросили и пустили на расхищение. И добро бы растащили, нет, просто разбили что могли, вырвали, искалечили и тут же бросили. Я к губернатору (хоть остатки спасти — ведь новое всё). А он мне: «Я не имею права вмешиваться в жизнь районных властей. Это их компетенция». А те свалили на волость, над которой они точно не власть, а волость — на то общество закрытого типа, которое сменило совхоз, а общество только плюнуло: у нас свои заботы, нам чужого не надо. Хочешь — плачь, хочешь — бери пулемет и выходи на охрану. И так по всей области. И спросить, оказывается, не с кого. «Нет виноватых».
Плюнул на начальство, пишу просто «в воздух», хоть самих-то людей устыдить, чтобы вспомнили, что начальники-то поразбегутся по коттеджам и заграницам, а нам-то тут жить. Но только никто, кажется, жить дома не собирается — видать, все себе лучшие края присмотрели. Человек пополз по швам. Ни церковью не собрать, ни литературой. Общество могло падать как угодно, пока жива была семья, ничего не было потеряно. Теперь расползлась семья, и вот взрослые «показывают пример», а добивают всё уже их не знающие, куда подклонить главу, дети. В Михайловском вот навострились ногами проламывать спинки садовых скамеек: забава, спорт… Хоть выходи в поле и вой, как твой Андрей Гуськов в «Живи и помни».
