- Как он это узнал, черт его дери? - спросил я Лилит. - Он же в пластинке.
Игнорируя мой вопрос, Лилит продолжила рвать, складывать и раскатывать хлебно-булочное изделие. Она снова и снова повторяла этот бессмысленный ритуал. Рядом с ней на верхнем поддоне двухъярусной медицинской телеги были разложены шила, стальные острые лопатки, ножи и какие-то зловещие деревянные крючки. Число и разнообразие пыточных инструментов огорчило меня. Особенно, гаррота. Стальная проволока для удушения со специальными рукоятками на концах. После того, как я проснулся в относительной сохранности, Лилит, я надеялся, поостыла. Я думал, что как-нибудь смогу ей объяснить мое скандальное ночное поведение, и она поверит мне на слово. «Наивный, - я горько усмехнулся. - Тебя ждет допрос с пристрастием. Пытка и мучительная смерть. Под пыткой ты сознаешься в чем угодно, а потом издохнешь, в чем мать родила на электрическом табурете». Табурет, пронзенный железной штангой, мне уже заготовили. В центре сиденья размещался насаженный на штангу полированный диск, а диск относительно большего диаметра был вмонтирован между ножками орудия казни. Припаянные к штанге провода исходили из компактного двигателя. Двигатель явно приводился в действие четверкой запитанных на него машинных аккумуляторов. «По шесть ампер, - прикинул я силу тока, - Зола останется. Сгорю как Сакко и Ванцетти». Оцинкованное ведро, накрытое мокрой тряпкой, и пара цинковых ящиков у стены оптимизма не добавляли. Груз 300. Сколько прохожих она успела истребить? И речи не было о том, чтобы удариться в бегство. Я едва таскал ноги. И я потащился к стальной низкой двери между шкафами сбоку от Лилит. «Буду вести себя естественно и независимо, - наметил я манеру. - Как искусствовед. Блесну эрудицией. Похвалю что-нибудь». Я снял с полки закупоренную реторту с порошками и прочел его название: «Хром азотнокислый». В соседних ретортах покоились никель, медь, серебро, железо и кобальт. Другие полки захватили стеклянные емкости с кислотами, куски парафина и оковалки воска. Здесь было нечего похвалить. Я коснулся кончиками пальцев стальной двери, и отдернул их. Дверь оказалась нагретой, будто зимняя батарея. «Адские врата, - определил я сходу. - Подальше от них». И я переместился к этажерке со старым патефоном. Лемешев успел допеть свою партию, и с шипением вращался на холостых оборотах. Я перенес патефонную иглу на подставку. Перебрав конверты со старыми эбонитовыми носителями, я выбрал Марка Бернеса. Бернес трогал женские сердца. Сдувши с пластинки пыль, я прицелился насадить ее на патефонное колесо.
- Перестаньте бродить как шотландец в поисках украденной овцы, - голос Лилит прозвучал столь внезапно, что Бернес выскользнул и разбился. - Оденьтесь лучше.
- Лучше не могу, - ее молчание уже начинало действовать мне на нервы, и я охотно вступил в разговор. - Вы сняли с меня последнюю рубаху.
- Скажите спасибо, Максимович. Завалились на мой диван грязный, мокрый отвратительно. Схватили бы во сне двустороннее воспаление. Кто б вас лечил?
- Спасибо, Максимович. А почему вы говорите о себе в третьем лице?
Она смяла батон в тесто, опустила его в оцинкованное ведро, и накрыла влажной рогожей.
- Послушайте, Максимович, - я собрал Марка Бернеса в конверт, и сунул его в стопку прочих эбонитовых исполнителей. - Я умыться хочу. И одеться. И пожрать. И кофе. И горячий. Вы знаете, что у вас лошадь на крыше, а рог у нее в крови?
- Извольте за мной, - она открыла дверь в мою спальную, не озираясь, прошагала до камина, облицованного изразцами зеленых оттенков, дернула веревочную петлю. В потолке, открылся люк, и к ногам ее упала складная дюралевая лестница, ведущая на мансарду.
- И с сахаром, - я еле поспел за ней. - Почему у вас дверь в ателье нагрелась, Максимович? Что там дальше? Чертоги сатаны? Геенна огненная?
- Это бумажный колпак, - она ловко забралась по лестнице, и скрылась в квадратном отверстии. - Я коробку с акрилом куда-то сунула. Обошлась киноварью. Довольны?
- Кто? - я хотел уже последовать, когда из проема в потолке вывалилась голова с каштановой бородой. Я отпрянул, и потом сообразил, что это ее перевернутое лицо с распущенными волосами. Она успела косынку снять.
