И дело пошло. Пошло настолько бойко, что вскоре Лис вынуждена была отбиваться от интеллигентных мужиков, подыскивавших себе хоть какое-то более-менее пристойное занятие. Так или иначе, но уже к концу года в фирме трудились с десяток галантных кавалеров. Когда жизнь начала отстраиваться и в столицу опять потянулись иностранные визитеры, эскортное направление в деятельности фирмы отошло на второй план, а потом и вовсе угасло. Слава прав — я в этой ипостаси оказался последним, единственным кавалером, задержавшимся в этой должности. Что касается Славы, то он опята трудится менеджером в какой-то финансово-промышленной группе.
— Ехал мимо, подумал, дай зайду, — сказал Слава.
— Ты здорово подумал. Сейчас напьемся. А потом коллективно предадимся греху.
— Как поживают нынче бабы? — спросил Слава, не отрывая взгляда от стоящей перед ним бутылки минеральной воды. — Все тоскуют, грустят и печалятся?
— И даже, наверное, пуще прежнего. — Я вытащил из сумки мартини и водрузил на стол. — Спрос в этом бизнесе значительно превышает предложение. Лис объясняет это тем, что в нашем городе слишком много одиноких дам.
— Наверное, она права… Ну ладно, мне пора… — Слава с видимой неохотой поднялся и отрицательно мотнул головой, когда я принялся отвинчивать пробку. — Спасибо, я за рулем. — Он прислушался к голосу Лис, доносившемуся из кабинета, и прочувствованно заключил: — Хорошая баба…
— Пошли, я тебя провожу.
Вернувшись на кухню, я обнаружил там Лис, гипнотизирующую угрюмым взглядом стол. И опять мне показалось, что шерсть у нее на холке встает дыбом, а в глазах застыло выражение голодной лисицы, дежурящей у курятника.
— По какому случаю выпивон? — мрачно спросила она, почти не разжимая губ.
Не обладай я острым слухом, ее внутреннее раздражение так и осталось бы для меня загадкой. Я обнял ее, притянул к себе, зарылся лицом в ее жесткие, как проволока, волосы:
— Год прошел…
Преображение было мгновенным — вместо настороженного зверька с торчащей дыбом шерстью и хищным взглядом возникла юная, беззащитная и растерянная женщина.
— Господи, уже год? — Она печально покачала головой. — Ну и летит же время. Мы тогда пили пиво, так ведь?
Я протянул ей бокал.
Она пригубила, глянула в окно, прикрыла глаза и покивала, прислушиваясь к чему-то внутри себя.
— А помнишь, что было потом? — спросил я.
— Да как-то смутно…
— Я тоже.
Она усмехнулась и достала из холодильника пару бутылок пива «Бочкарев» — умница моя чернобурая, восхитился я про себя. Сейчас мы выпьем того же пива, что пили здесь год назад, и все вспомним. Мы с ней одной крови, оба хищники, и механизм нашей памяти работает одинаково. Лис, как и я, должна ощутить знакомый привкус или знакомый запах, чтобы вспомнить.
Мы разлили пиво, улыбнулись друг другу, подняли бокалы — пили медленно, глядя друг другу в глаза, вспоминая.
Как запирали офис, поднимались к ней в квартиру, еще немного выпили, улеглись в постель, а утром, плавая в прохладной влаге волглых, напитанных любовным потом простыней, молчали, глядя в потолок и следя затем, как бледнеет свет начинающегося дня.
Помнится, она тогда первой очнулась от вязких любовных пут, приподнялась на локте, заглянула мне в лицо. Рыжая ее грива, будто дымящаяся в свете солнца, мягко упала мне на грудь, и я почувствовал на губах солоноватую влагу: Лис плакала тихо и без всхлипываний — так вдруг и невзначай, без причины, умеют плакать только глубокие старики. «Я знаю, о чем ты думаешь, — донесся до меня ее шепот. — В первый же день — и сразу в постель».
Я поцеловал ее в теплую макушку и сказал: «Это нормально. Больше того, это вопиюще нормально. Стоя на рынке около пивной палатки, я уловил этот характерный, мутящий разум запах самки, исходивший от тебя. И тут же распушил перья, чтобы тебе понравиться. Такова природа, и мы с ней ничего не можем поделать».
Она потерлась щекой о мою грудь: «Да, возможно. Но знаешь, было еще что-то… Настроение вчера было паршивое — хоть в петлю. И надо, чтобы кто-то был рядом, А тут, смотрю, ты. Нахохлившийся какой-то, потрепанный. И тебе тоже паршиво. Ведь было тебе паршиво вчера на рынке?»
