Неожиданно в голове Сэма шевелится мысль: для чего нужно бросить эту коробку вниз, на патриотов? Что находится в этой жестянке?
Ни уха, ни рыла. Так сказал Кингстон-Литтль. Ни уха, ни рыла не понимает Сэм в этой штуке, которая называется политикой. Кингстон-Литтль сказал, что надо бросить, значит, так надо. Политика! И кроме того, сто долларов - это вам не жук накашлял.
Р-раз! Сэм бросает жестянку в самую середину манифестации. Огненный веер. По улице точно прокатили десяток грузовиков. Что-то летит кверху, во все стороны. Пыль штукатурки падает на голову и плечи Сэма и белит его с головы до ног. Струя теплого воздуха мягко толкает Сэма в лицо, плечи и грудь и опрокидывает его навзничь. В ушах звон.
Топот чьих-то ног, обутых в тяжелые сапоги, по черной лестнице. Дощатая дверь чердака сорвана с петель. Четыре человека поднимают Сэма и несут его:
- Т-с-с! Ни звука!
- О, мистеры. Мне ничего не будет?
- Заткнись! Ни звука!
- Ни звука, дорогие мистеры.
Сэма несут через черный двор в переулочек, где нет ни живой души, укладывают в закрытый автомобиль; четыре молодца усаживаются по сторонам Сэма; фыркает мотор; автомобиль срывается с места и несет Сэма неизвестно куда.
- Мне ничего не будет, добрые мистеры?
- Т-с-с! Не ори!
- Молчу. Молчу.
- То-то.
А толпа патриотов бушует у клуба "Пятиконечная Звезда". Она бьет окна и грохочет:
- Бей агентов Москвы!
- Сорвать им головы!
- Линчевать! Линчевать!
Отряд полисменов, примчавшийся на грузовике, работает дубинками, сдерживая напор взбесившихся патриотов. В кольцо полисменов с револьверами на взводе из клуба "Пятиконечная Звезда" выводят тридцать человек. Длинный Джек Райт бел, как бумага, и на лбу его ярко выступают два шрама - один вдоль, другой поперек, точно алый крест.
- К суду Линча московского наемника!
- Бей!
Чей-то костыль летит в Джека Райта и ударяет его в грудь. Джек Райт шатается, белеет еще больше и, покрывая своим металлическим голосом рев, вой, свист патриотов, кричит:
- Это провокация! Коммунисты не действуют бомбами!
- Знаем мы эти увертки! Бей! - воет толпа.
- Бобби! Спрячьте ваши револьверы!
- Отдайте их нам. Мы их проучим.
Но бобби ведут красных к автомобилю. Весь список красных отправляется в тюрьму.
V
- Доложите мистеру, что я здесь.
- Мистер Ундерлип принимает ванну и просит вас пройти в ванную.
В ванную - так в ванную. В конце концов самолюбие - пустой предрассудок, который стоит очень дорого и доступен в полной мере только людям с толстыми бумажниками.
Редиард Гордон делает вид, что обычное место для деловых разговоров ванная, и с независимым и беспечным выражением на лице входит в ванную хлебного короля.
Странная штука - эта ванна мистера Ундерлипа. Она не мраморная, не фаянсовая, не цинковая, как все прочие ванны, а из какого-то серого, желтого камня, на котором высечены полуистертые барельефы в египетском стиле. Не ванна, а настоящий египетский саркофаг.
Розовая гора тела плещется и фыркает в этом саркофаге. И когда Редиард Гордон входит, к нему поворачиваются розовые жирные плечи и круглая голова, из-под огненных кустиков бровей на него весело глядят две голубые искорки.
- Ага, мистер Редиард Гордон! Ф-р-р! Очень хорошо. Садитесь вон в то кресло.
Редиард Гордон садится. Ундерлип отфыркивается, подгибает свои волосатые ноги, чтобы усесться поудобнее, и опять глядит на Редиарда Гордона.
- Что? Эта ванна? Она походит на саркофаг? Х-хо!
Да это саркофаг и есть. Саркофаг Аменофиса Третьего. Ловко, не правда ли? В этой гробнице, в которой покоился прах царственного фараона, купается хлебный король Ундерлип, дед которого... Ах, мистеру это неизвестно? Дед Ундерлипа был пастухом. Да, да, простым пастухом. А его внук, Ундерлип, моет свой зад в гробнице фараона. Хорошо придумано? Это стоит больших денег, но зато сознание своего достоинства, мистер! До-стоин-ства!
Ундерлип поднимает вверх свой пухлый указательный палец и несколько раз с чувством повторяет:
- До-сто-ин-ства!
Затем он вылезает из ванны, заворачивается с головою в мохнатую простыню и садится против Редиарда Гордона.
