– Ничего не понял! – смеясь вскричал Комейроль. – Но да здравствует совесть!
Жафрэ обошелся без околичностей.
– Уважаемый господин сосед, – сказал он, – вы превосходно умеете говорить. Вы закончили? Здесь публика воспитанная, здесь вас никто перебивать не будет.
Теперь Ролан внимательно слушал, наклонив голову.
– Каждый из нас, – заговорил снова Комейроль, меняя тон, – прекрасно понимает, что речь идет о колоссальной сделке. Ради того, чтобы получить не сегодня-завтра титул герцога и огромный доход, вы, разумеется, не станете отказываться от небольшой жертвы, которая вам ничего не будет стоить, поскольку у вас и так ничего нет. С нами, милостивый государь – и я понимаю под этим «мы» собрание нескольких опытных людей, к которому господин Жафрэ и я имеем честь принадлежать, – разглагольствованиями ничего особенно не добьешься, тем более что мы и сами умеем ораторствовать не хуже других. В настоящем же случае, пусть даже мы, скажем, вполне убеждены, что раненый с бульвара Монпарнас и покойник с улицы Нотр-Дам-де-Шан вовсе не одно и то же лицо; возможно, мы очень даже хорошо знаем убийцу; возможно, нам бы хотелось его покрыть, пустить расследование по ложному следу. Я сказал «пустить», а не «направить», ибо уголовное следствие застряло именно в означенном мною пункте. Может быть, прокуратуру уже в то время сбили с толку; может быть, она сбилась с толку сама – неважно: довольно показать ей человека, который носил одежду госпожи Даво, сиделки, чтобы придать новый ход этому подзабытому делу. И не воображайте, что они там, во Дворце правосудия, с радостью забросили это дело: были люди, которые их торопили, в том числе ваш уважаемый покойный дядюшка, генерал герцог де Клар и сестра Франсуаза Ассизская, у которой были длинные руки даже в келье; подлинней любой удочки!
Ролан, приставив кончики пальцев ко лбу и прикрыв глаза, слушал с огромным напряжением, и в то же время мечтал.
– Помните, как там Джордж Браун в последнем действии «Белой дамы»? – вскричал Комейроль, благодушно смотревший на Ролана. – Прекрасный момент!
Он замурлыкал:
– Вот уж знамена видны, Вот уж знамена видны…
– Дорогой коллега, – сказал Жафрэ, – умоляю вас, будьте посерьезнее!
– Отстань, приятель! – отвечал Комейроль. – Нечего выходить на сцену, не выучив роли. Наш первый тенор должен знать имя своего дядюшки и двоюродной бабки, черт возьми! И еще много всякой всячины! Дорогой Господин Сердце, вам когда-нибудь приходилось слышать о Черных Мантиях?
— Как и всем, – отвечал Ролан рассеянно. – Шайка воров.
Жафрэ недоверчиво пожал плечами.
– Приятель, – сурово сказал ему Комейроль, – нечего тут разводить ваш обывательский скептицизм. Я было подумал, что Господин Сердце сам был из этих Черных Мантий – столько вокруг него загадок. Вы не верите, ну и напрасно! Черные Мантии существовали; они и сейчас еще существуют. Их предводители умерли и глава войска исчез, что правда, то правда, но рано или поздно вы увидите представление очередной пьесы. Я говорю о Черных Мантиях, потому что люди, которые вечно судят вкривь и вкось, приписали им изобретение колеса в разгар девятнадцатого века, и вечно повторяли, что их знаменитый «полковник» открыл великую формулу воровской алгебры, которая звучит примерно так: «За каждое совершенное преступление отдай правосудию одного виновника». Это правило еще царь Ирод знал. А Господин Сердце наделен слишком здравым рассудком, чтобы не сообразить, что он как раз, благодаря его особому положению, прекрасно подходит на роль виновника, соответственно великой формуле, и его запросто могут схватить, связать, посадить и бесплатно доставить прямехонько в суд…
– Для возмещения недоимки, – пробормотал Жафрэ, – так будет точнее.
– Теперь переходим к соображениям иного порядка, – продолжал докладчик Комейроль, – ибо всякий вопрос следует рассматривать с двух сторон. Итак, Господин Сердце, или, точнее, господин герцог, без ума влюблен в свою очаровательную кузину принцессу Эпстейн.
– Благоволите оставить эту сторону вопроса, – не сдвинувшись, прервал его Ролан, – я не позволю этого касаться.
