Невидимом – ибо жених не показывался, но его присутствие угадывалось, и прелестное гордое дитя с румянцем божественного смущения на щеках было озарено взглядом невидимых глаз, как будто все вокруг таинственно освещалось невидимым солнцем.
Она была в трауре, и сочетание черной материи платья с белым нарядом ее товарки и бледными очертаниями мавзолея было явной удачей живописца.
Считается, что для картины нужно действие; я так не думаю. Здесь не было никакого действия. В выставочном каталоге написали бы просто: «Девушка, кладущая букет на могилу».
Составитель даже не сказал бы «девушки», во множественном числе, ибо дивный портрет Розы казался целой картиной, пока полотно было наполовину прикрыто, но сразу померк, стоило восхитительной улыбке Ниты показаться из-за отодвинутой занавески. Картина изображала Ниту; нареченной на этой мистической помолвке была Нита.
Нита устремила на букет взгляд – глубокий, словно признание, и нежный, как поцелуй.
Нита… но разве мы уже не сказали все заранее в одном слове? При виде Ниты мадемуазель де Мальвуа, низвергнутая с высот своего торжества, решила, что умирает, и сказала:
– Так он любит ее!
И она не ошиблась. Прочесть это на картине мог даже взгляд, не омраченный ревностью и соперничеством. Нита была здесь светом, благоуханием, душой всего.
Она довлела, прекрасная и живая, над своей приукрашенной подругой. Сходство было невероятным. Так написать по памяти мог только живущий одними помыслами о предмете своего обожания.
В тот миг, когда завеса отодвинулась, обнажив сию тайную любовь, эти мысли, словно клещи палача, стали раздирать душу мадемуазель де Мальвуа. Ее охватило такое отчаяние, что она взмолилась Богу о пощаде, ибо всем упованиям ее пришел конец.
Она порывалась бежать и не нашла сил: горе сковало ее, и Роза рухнула на месте без чувств.
Она пришла в себя на диване, где давеча спал Ролан.
Ролан же и граф дю Бреу стояли рядом; Нита, встав на колени, приводила ее в чувство.
Мысль вернулась к Розе вместе с чувством; она бросила тревожный взгляд на картину, которая могла открыть ее секрет всем окружающим, как уже открыла ей секрет молодого живописца. Но драпировка была задернута, полотно было утаено от глаз.
После этой первой вспышки сознания Роза прикрыла глаза и лицо холодными ладонями.
– Тебе уже лучше! – сказала Нита. – Господи, до чего ты меня перепугала! Что с тобой случилось?
Роза де Мальвуа не отвечала, но едва Нита наклонилась сказать ей что-то на ухо, судорожно прижала ее к груди.
Потом оттолкнула и испустила тяжкий вздох.
Оба свидетеля этой сцены оставались недвижимы и немы. Молодой человек тщетно силился скрыть волнение.
Граф дю Бреу казался поражен до глубины души, и по бледному челу его блуждали смятенные мысли.
– Я вас умоляю, сударь, – сказал он Ролану с каким-то клекотом в горле, – на одно слово! Мне совершенно необходимо с вами поговорить.
Едва ступив через порог мастерской, он уже не спускал с Ролана глаз.
– К вашим услугам, сударь, – ответил Ролан.
Они направились в самый дальний угол мастерской, но Ролан встал так, чтоб не терять из виду принцессу Эпстейн.
– Так что случилось? – быстро спросила та у Розы, все не открывавшей век.
– Ничего, – отвечала Роза де Мальвуа, – точнее, не знаю, голова не соображает, я нечаянно сюда вошла.
– Тут никого не было? – спросила Нита. Роза помешкала.
– Нет, – неуверенно сказала она в ответ, – никого.
– Он вошел лишь вслед за нами, – шепнула Нита. – Мы тебя здесь нашли в обмороке…
Роза облегченно вздохнула.
– Так значит, он не оставался со мной наедине? – спросила она.
Она лгала впервые в жизни, ибо догадалась, что Ролан не мог, пробудившись, не увидеть ее.
– Должно быть, оставался, – отвечала Нита, – но какая разница?
– О, да, – машинально повторила Роза, – и впрямь – какая разница…
– Он вошел не со двора, – продолжала юная принцесса, – принес воду, соли, все, чтобы тебя отходить: значит, видел тебя.
– Да, разумеется, – произнесла мадемуазель де Мальвуа тем же отрешенным тоном. – Значит, видел.
Взгляд ее скользнул по занавешенной картине, ей было важно знать еще одно.
– Мне лучше, – сказала она, не затрагивая прямо вопроса, который ее занимал, – и я что-то припоминаю: этот запах красок, жара… почувствовала, как голова закружилась.
