— Хотела. Но как-то иначе. По-доброму… А то, что ты задумал, — это чудовищно.
— Да какая разница, как именно отправить человека на тот свет — поджечь или отравить? Цель-то одна.
— Не знаю, не знаю.
— Тебе что, уже не нужны деньги Астахова?
— Ладно, — тряхнула головой Тамара, будто отбрасывая от себя сомнения. — И когда же ты собираешься это сделать?
— Завтра.
— Почему именно завтра?
— А завтра в театре большое цыганское представление — все цыгане будут там, и из дома Зарецкого все. Все, кроме Кармелиты, — она туда не пойдет.
— Откуда ты знаешь?
— Мне конюх сказал во время нашей пьянки. Она до сих пор в трауре по Максиму, ни на какие развлекательные мероприятия не ходит и сидит целыми днями на конюшне.
— Значит, завтра? — Голос у Тамары дрожал.
— Завтра! — У Игоря сомнений не осталось. Впрочем, как и совести.
* * *
Рубина заглянула к своему неюному жениху на работу в автосервис. Палыч сидел за столом, заваленным чеками, сметами, планами и отчетами. Но, несмотря на это, он улыбался во весь рот, показывая сметам и отчетам, что не все из его зубов дожили до этого дня.
— Ты, я вижу, в хорошем настроении? — спросила, войдя, Рубина.
— А как же — за Ваську радуюсь. Ну это же здорово, что мальчишка снова стал говорить! Спасибо тебе огромное, Рубинушка!
— А мне-то за что? Я только помогла. Все сделала Люцита.
— Знаешь, а я ведь не верил во все эти чудеса. Мне всегда казалось, что это… Ну в лучшем случае психологические трюки какие-то.
— А может быть, это и так? Понимаешь, человек в силах сам себя вылечить. Ему только надо помочь в этом, надо заставить его поверить в то, что он может победить болезнь… Вот шувани это и делает — заставляет человека поверить в себя.
— Сколько лет я тебя знаю, Рубинушка, — Палыч смотрел на нее влюбленными юношескими глазами, — а ты все не перестаешь меня удивлять.
— Чем это?
— Мудростью своей. Ты любого человека можешь убедить, даже такого закоренелого скептика, как я.
— Конечно, могу. Профессия у меня такая. Я же шувани, хоть и на пенсии.
И влюбленные старики заулыбались друг другу.
Люцита просто вышла пройтись по лесу вокруг табора. Легкий ветерок ласково трепал траву, ветки деревьев, ее волосы. Мир дышал спокойствием. Глаза отдыхали, глядя на окружавший ее зеленый цвет листвы.
И вдруг, в одно мгновение, все стало красным. И красными были не трава и деревья, а какая-то постройка, вставшая вдруг у Люциты перед глазами. Очертания постройки казались знакомыми, она напрягла память… Ну конечно, это же конюшня Баро. А вот из красной конюшни выбегают красные лошади, ржут и разбегаются в разные стороны.
Люцита никак не могла понять, что же означает это ее видение. И ничего не могла сделать с прокравшейся в сердце вместе с этим видением тревогой. Тогда она отправилась туда, куда звало ее видение, — к Баро на конюшню. Первой, кого она там увидела, была Кармелита.
— Лошадям грозит какая-то опасность! — Глаза Люциты горели.
— Какая опасность? — опешила Кармелита.
— Не знаю. Мне вдруг привиделось, что испуганные лошади выбегают из вашей конюшни…
— Ну мало ли что может привидеться. Ты меня напугала. Я подумала, им и на самом деле что-то угрожает… Ну а кошмары мне тоже иногда снятся.
— Да это не кошмары. Пойми, это было видение. Я теперь, как когда-то была твоя бабушка — шувани.
— Ты — шувани? Но ведь наша шувани — Земфира?
— Мама потеряла этот дар. Теперь он перешел ко мне.
— А бабушка моя об этом знает?
— Конечно, знает. Это ж как раз Рубина и помогла мне открыть, что я — шувани. Если б не она, я бы так и не поняла этого…
Люцита рассказала Кармелите все, что с ней произошло.
— Да, тогда получается, что твое видение — это действительно серьезно. Ты извини, что я к этому так легкомысленно сперва отнеслась. Я ведь не знала, что ты теперь… Просто для меня это как-то очень неожиданно. Ты — и вдруг шувани…
— Наверное, этот дар по наследству передается.
— Нет-нет. Я точно знаю: бабушка говорила, что дар шувани — он выбирает достойного.
— Это я-то достойна? Столько всего натворила…
— Зато теперь ты знаешь цену добра и зла. — Кармелита стала глядеть на Люциту как-то особенно внимательно.
