Неожиданный переход беседы смутил Ганелона, и это смущение, которое «друг детства» не смог скрыть, сказало Карлу гораздо больше, чем все слова оправданий и заверений в своей преданности и верности.
– Разве, посылая тебя к моему разлюбезному братцу, я приказывал тебе улаживать мои дела таким образом? Да, Карломан вел против меня вероломную политику, но…
– О чем ты говоришь, Карл, о чем думаешь? – перебил своего государя Ганелон. – Неужели ты считаешь, что я приложил руку к случившемуся?
Карл отвел взгляд.
– Я ничего не считаю. Я спросил твое мнение о смерти моего брата.
– Я не лекарь, Карл, и не могу судить о болезнях тела человеческого. Кроме того, все мы смертны.
– И я не Бог и не могу судить о болезнях душ. Но сдается мне, что кое у кого душа больна. И не просто больна, а прогнила до черноты.
Ганелон вздрогнул, и снова это не укрылось от глаз Карла, но он промолчал и повернулся к старому аббату:
– Мой старый добрый Фулрод, надеюсь, ты поедешь со мной?
– Да, Карл, даже если мои старые кости придется потом собрать в мешок и так и похоронить. Распрю и разлад, растаскивание государства нужно прекратить немедля. И только у тебя, мой самый неученый ученик, хватит на это сил.
– Что ж, отлично. Собираемся в дорогу. Харольд, поднимай левдов[37]: мы выступаем.
– Куда?
– Куда-куда! Если бы я знал. Но, думаю, по дороге Ганелон нам скажет куда! А если и не скажет, то мы сами узнаем.
Очень скоро выяснив, что сейм соберется в Корбени, Карл не мешкая развернул отряд и помчался туда.
Не предупредив о своем прибытии, Карл сразу же проскакал к зданию, где собралась знать королевства. Снаружи дом окружили меченосцы.
Ошарашенные бароны не верили своим глазам, но это был Карл Арнульфинг собственной персоной, да еще сопровождаемый таким известным и уважаемым человеком, как аббат Фулрод.
После необходимых приветствий Карл повернулся к собранию лицом, и многие бароны опустили глаза, хотя у каждого из них хватило бы сил сразиться не только с Карлом, но и с самим чертом. Среди присутствующих Карл неожиданно заметил Тассилона Баварского и подивился, сколько же лошадей должен был загнать герцог, чтобы успеть из своей столицы на Дунае за трое суток прискакать в Корбени.
«Или он все знал заранее», – мелькнула у него мысль, но Карл отбросил ее. Сейчас не время для выяснения отношений с баварцами: с герцогом он разберется позднее. Сейчас самые опасные противники Ашер и Герберга со своими отпрысками, готовые разорвать страну на кусочки, а самый лакомый достанется, конечно, проклятому Дезидерию.
Какое-то время Карл молчал, обводя зал и собравшихся тяжелым яростным взглядом, от которого многим становилось не по себе. Наконец он произнес:
– Наш отец Пипин завещал королевство двум своим сыновьям. Карломан оставил нас, и, значит, править буду я один.
Присутствующие, ошарашенные подобным заявлением, недоуменно молчали. Все ожидали каких-то дебатов, споров. Но услышать такое?!
Карл заметил, как стоящий за спиной баронов Тассилон что-то нашептывает некоторым. И сразу же зал взорвался гулом возмущенных голосов. Некоторые кричали, что у Карломана осталось двое сыновей и что владения отца должны перейти к ним. И они, бароны, будут охранять право детей на престол, пока те не подрастут. Другие говорили, что они присягали Карломану, а не Карлу.
– От кого я слышу подобные слова? – вдруг крикнул Карл. – Разве я не Арнульфинг, и к тому же старший в роду? Я догадываюсь, с чьих подач звучат подобные речи. Не ты ли, герцог Тассилон, когда-то клялся моему отцу, а потом и мне следовать вместе с моими войсками? Ответь же? Ответь, глядя в глаза собравшимся знатнейшим баронам франков!
Тассилон смутился и, покраснев, сумел, однако, выдавить из себя:
– Я готов сдержать слово. Я не отступлюсь от клятвы и готов в меру своих сил поддержать тебя, Карл.
Ашер, у которого были земли во владениях Карломана, напомнил:
– У детей Карломана есть мать, повенчанная по закону и из хорошей семьи. Пусть она будет регентом королевства, пока сыновья не подрастут.
Возможно, он хотел таким образом напомнить присутствующим, как Карл обошелся с дочерью Дезидерия.
