– И стал бы подкаблучником у византийской василиссы, – вмиг нахмурился Карл.
– Ну конечно! – фыркнул Алкуин. – Гораздо лучше быть подкаблучником у глупенькой молоденькой аламаннки!
– Ты слишком много позволяешь себе, штукатурщик! – грозно прорычал король.
– Мне возвратиться в Йорк? – ехидно сощурился аббат.
– Только попробуй! – смягчаясь, ответил Карл, повернулся к Лиутгарде, которая, кажется, не слышала их разговора, привлек ее к себе и стал звонко целовать в щеку, приговаривая: – Там, где ты, там щебечут мои поцелуи.
Спустя некоторое время он отвлекся от жены и вновь повернулся к Алкуину:
– Ты все еще дуешься? Развеселись! Посмотри, как хорошо мы живем! Наши границы расширяются, а вместе с границами государства на запад и восток двигается Христов свет. Мы крестим саксов, аваров, славян…
– Насильно, – возразил Алкуин. – Крещение ничего не значит без веры. Можно заставить креститься, но заставить верить…
– Крещение открывает в душе человека щель, в которую начинает просачиваться свет веры, свет разума, – сказал сидящий напротив Алкуина Ангильберт.
– Правильно, – кивнул Карл. – Кстати, Алкуин, тут недавно скончался аббат монастыря Сен-Рикье. Как ты думаешь, правильно ли будет назначить на его место Ангильберта?
– У меня нет возражений, – ответил Алкуин. – Ангильберт принадлежит к той породе людей, образованность которых не мешает их истинной вере. Однако в вопросе о крещении мы с ним расходимся. На мой взгляд, следует сперва привести человека к вере, а уж потом крестить его.
Восточные же миссионеры поступают наоборот – крестят, тотчас же начинают взимать церковную десятину, а потом удивляются, почему это авары и саксы такие маловеры!
– Да, – вздохнул Карл, – миссионеры мои часто перегибают палку. Но где взять нового Блаженного Августина? Где взять нового Иеронима? Как бы я мечтал иметь человек двадцать, подобных им!
– Опомнись, Карл, что ты такое говоришь! – усмехнулся турский аббат. – Господь Бог, сотворивший небо и землю, был вполне доволен двумя такими людьми, а ты смеешь сетовать на то, что у тебя нет двенадцати!
Карл расхохотался. Рассмеялись и все, кто слышал произнесенное Алкуином блестящее слово. Обняв друга и наставника, король предложил выпить до дна за его здоровье, а когда чаши были осушены, сказал:
– Что я за человек! И впрямь могу когда-нибудь отвратить от себя Господа Бога за свое недовольство. Мне не нужно Иеронима и Августина, коль взамен их обоих я имею у себя одного Алкуина. Да еще Ангильберта. И Теодульфа. И Павлина. И Петра. И муравьишку Эйнгарда. И всех-всех-всех остальных! Пускай Ирина выходит замуж за кого угодно. Когда мои границы, выплескиваясь на восток, сомкнутся с границами Византии, тогда я потребую от василевса и патриарха подчинения мне и Папе, и тогда христианский Восток сольется с христианским Западом и мои дети будут владеть единым Христовым государством.
– У тебя кружится голова, государь, но именно такого, как ты, мы и обожаем! – рассмеялся Алкуин.
Отношения между Ангильбертом и принцессой Бертой в последнее время стали натянутыми, оба тяготились друг другом, и уж тем более ни о каком браке между ними не могло быть и речи.
Дабы создать повод для их разлуки, Карл и придумал назначить Ангильберта аббатом монастыря Сен-Рикье. Отправившись туда вскоре же после Пасхи, Ангильберт с удовольствием окунулся в работу по восстановлению обветшавшей обители, мечтая превратить ее в нечто подобное детищу Алкуина в Туре.
Вскоре после его отъезда потрясающая, страшная весть была привезена послом Карла в Италии Гермером. В это время уже цвели сады и Карл собирал свои войска для нового похода на Саксонию, намереваясь в этом-то году уж точно прикончить всех остающихся непокорных вождей, поднявших зимою новый бунт. Гермер спешил изо всех сил, но все равно застал Карла уже на выезде из Ахена. Новость, которую он нес в своем запыхавшемся сердце, и впрямь была из ряда вон выходящей – в Риме восстали сторонники адоптиан, и когда Папа Лев в очередной раз предал их анафеме, они свергли его с папского престола, выкололи глаза, переломали руки и ноги, вырвали язык и заточили в монастыре Стефана и Сильвестра.
