Ибрагим попал в цель, потому что Колькина фраза прозвучала с виноватой интонацией:
— Ну что ты, Ибрагим: «мы», «вы»… «наши», «ваши»!..
— А чтобы ты не думал, что один тут, в подвале, страдаешь! И что я тебе больше должен, чем ты мне.
— Я и не думаю… Хорошо, Ибрагим, не расстраивайся! — Колька постарался улыбнуться. — Ты мне ничего не должен. Кто тебе такое сказал? Не верь им! У меня к тебе всего-то совсем маленькая просьба. Просьбочка!
Ибрагим не услышал его и сказал задумчиво:
— Да, Коля, воевать плохо, не воевать — плохо!
— Почему так?
— Да потому что сто раз поклялся! Что непонятного? Нет, ты не подумай, что я о чем-то жалею, — Ибрагим, встряхнувшись, напустил на себя гордый вид и зачеканил слова: — Я воевал и буду воевать! За свободу своей родины, и погибну, если будет надо! Все!..
— Пристрели меня…
Ибрагим отрицательно покачал головой. А Колька горячо пояснил:
— Я уже измучился!.. Я уже человеком себя не чувствую… Пойми, братан! — голос Кольки задрожал, чего с ним раньше случалось очень редко, во всяком случае, Ибрагиму такое смятение в Колькином исполнении слышать и видеть не приходилось. — Ты ведь не человека убьешь — скотину!.. У тебя ведь за пазухой пистолет. А им скажешь, что я напал на тебя, а ты защищался…
— Нет! — закричал Ибрагим и вдруг, задрожав, вскочил с пучками соломы в кулаках. Затем в отчаянии метнул эти пучки в Кольку, осыпав ему голову, и выбежал вон, громко ругаясь по-русски.
Прошло немного времени, возможно, час, и Ибрагим вернулся.
— Коля, я договорился с ними. Они злые — наши отступают… В Грозном всем будет конец. Хотели тебя… ты же пожилой… Но только из уважения ко мне, к воину… Ты примешь ислам… И дальше — тебе найдут применение. Ты останешься жить, а это главное. Не перебивай, не торопись отказываться… Ты ведь не крещеный, я помню, ты говорил… Поэтому ты никому этим поступком не изменишь. Бог ведь не важно как называется: Христос или Аллах… Тебе какая разница? С богом легче ведь… Жить легче, умереть… Да и шанс появится… Это все, что я смог сделать. Иначе… Иначе — совсем плохо, — Ибрагим помолчал, встал и пошел к двери: — Иначе — хуже смерти, поверь.
Колька молчал, не зная, что ответить. Еще минуту назад он, казалось, был готов на все, лишь бы прекратились его мучения, а как только спасительная возможность представилась, он заколебался. Впрочем, чувство, повергнувшее его в долгое оцепенение, было, пожалуй, выше, чем простое сомнение… Как если бы ему предложили умереть и воскреснуть снова, но другим человеком, в другом времени, без памяти о прошлом, пусть даже неприятном, мучительном.
— Соглашайся! — подбодрил его Ибрагим, остановившись, поняв нерешительность бывшего приятеля. — Тут к нам недавно одна женщина приезжала, из России… Сына ее… Голову ему отрезали за то, что отказался нательный крестик снять. Казалось бы, сними побрякушку — и живи! Нет, заупрямился. Что ж, крестик на шее оставили, как хотел. Только голову отрезали — живи в загробном мире!.. Это не жестокость, Коля… Это чтоб… — он помолчал, обдумывая следующую фразу: — Мы маленький народ, больших побед нам не видать, так хотя бы такие маленькие победы — над врагом, над неверными…
Ибрагим покачал осуждающе головой. И продолжил мысль:
— Кому это было нужно? Родина не оценит…
— А вдруг?.. — то ли возразил, то ли предположил Колька, припомнив танкиста Сергея, как бы хватаясь за последнюю возможность.
— Нет, Коля! — убежденно отреагировал Ибрагим. — Сейчас Россия не то место, где рождаются настоящие герои и святые! Забудет… Точнее — просто не вспомнит… Да что там! — не обратит внимания. Сейчас в России бог — монета! А герои — бандиты и проститутки… И вся ваша продажная богема на этих кумиров работает — писатели, режиссеры, артисты… И половина вашего криминального бизнеса на нас трудится. Так что скоро от твоей Москвы все равно ничего не останется. Уж куда в таком разлагающемся мусоре, в смраде, до самопожертвования! Да и вообще, нужно быть гибче, Коля. Ты же в «зоне» жил, знаешь, что гибкий живет, а упрямый — ломается… Сломают. В общем, Коля, я все сделал, что мог… И все сказал. Теперь — как хочешь. Прощай… Встретимся, может быть, но уже, скорей всего, на том свете! Зато — как равные. Там, говорят, все равны.
