Благодаря этой женитьбе, против которой Мария, по-видимому, нисколько не возражала, он тоже получил права на неаполитанскую корону.
Это был открытый вызов. Следующим ходом было письмо, отправленное им тому же кардиналу Перигору, чье влияние на святой престол было весьма значительным; в письме Карл просил дядю оказать давление на папу Климента VI с тем, чтобы тот не подписывал буллу в пользу Андре и двойной коронации.
Своеволие в женитьбе Карла на Марии Анжуйской, естественно, настроило Джованну против него. Враждебно восприняли этот поступок и те принцы крови, которые стояли ближе всего к престолу и которых он обошел, укрепив свое положение. Наверняка рассчитал, что такой шаг позволит ему — неаполитанскому принцу! — получить предлог для того, чтобы завязать дружбу с венгерским узурпатором.
При других обстоятельствах его заигрывания, должно быть, были бы с подозрением встречены Андре, а уж тем более хитрым монахом Роберто. Но теперь, зная о вероломном поступке Карла, венгерская партия приняла его с распростертыми объятиями, усмотрев в его отходе от двора Джованны победу сторонников Андре. Карл заявил, что питает симпатию к Андре и ненавидит сторонников Джованны, которые настраивают ее против мужа. Он охотился и пил вместе с Андре, поощряя грубые вкусы этого чужеземца, которого он сам в глубине души презирал как варвара.
Вскоре Карл из доброго собутыльника превратился в советника молодого принца, и губительное наставление, которое он дал Андре, даже монах Роберто посчитал искренним и чистосердечным.
«Отвечай враждебностью на враждебность, не давай сбить себя с пути, показывай всем своим видом, что ты «уверен в благоприятном для тебя решении папы. Всегда помни, что ты король Неаполя не благодаря своему браку, а по собственному праву, Джованна же — всего лишь отпрыск незаконно захватившей власть ветви».
При этих словах в тупых бычьих глазах Андре мелькало нечто, напоминавшее мысль, и румянец оживлял его обычно бесстрастное лицо. Это был белокурый гигант с бледным, невыразительным, несмотря на правильные черты, лицом и холодным неприятным взглядом. Рядом с лощеными неаполитанцами он выглядел грубым, неотесанным мужланом, каковым они его и считали. Монах Роберто поддержал совет герцога Дураццо, и Андре неуклонно следовал ему. Он отдал распоряжение освободить заключенных из тюрьмы, оказывал почести своим венгерским приверженцам и таким неаполитанским вельможам, как герцог Альтамура, бывшим в оппозиции ко двору. По отношению к королеве он выказывал полное пренебрежение. Это привело, как и рассчитывал провинциальный Карл, к тому, что наиболее влиятельные представители неаполитанской знати, поддерживавшие королеву, составили заговор против Андре.
Дебют удался, а поведение самой Джованны позволило Карлу оживить партию.
Юная королева находилась под сильным влиянием некой Филиппы Катанезе, женщины непомерно честолюбивой и злобной. Филиппа, бывшая в юности прачкой, благодаря своему отличному здоровью была взята кормилицей к отцу Джованны. Сохранившая привязанность своего воспитанника, она постоянно находилась при дворе, потом вышла замуж за богатого мавра по имени Кабане, который получил звание великого сенешаля королевства, а сама — бывшая прачка! — стала одной из первых дам Неаполя. Должно быть, она точно рассчитала, как приспособиться к новым обстоятельствам, иначе не была бы назначена после смерти своего молочного сына наставницей его несовершеннолетней дочери. Впоследствии, чтобы усилить свое влияние на королеву, эта чрезвычайно неразборчивая в средствах властолюбивая особа ухитрилась устроить так, что ее сын Роберто Кабане стал любовником Джованны.
После смерти своего деда Джованна сразу же сделала Роберта герцогом Эволи, несмотря на то, что ее благосклонностью уже пользовался красивый молодой Бертран д’Артуа. Таким образом, во главе партии королевы стояли, наряду с принцами крови, эти трое — Катанезе, ее сын и Бертран д’Артуа.
Как ко всему этому относился Андре, толком не известно. Возможно, поглощенный заботами о соколах и гончих, он не замечал своего позора. По крайней мере, насколько это касалось Бертрана. Другой человек на месте Карла, возможно, попросту раскрыл бы глаза Андре. Но Карл был прозорлив. Он предпочитал не торопиться. Его следующий ход зависел от того, что решат в Авиньоне по поводу коронации.
