В конторе его поджидал Хезрет Атаев. Бабалы прошел вместе с ним в свой кабинет, усадил его, сел сам, спросил:
— Как дела, Хезрет? Сумкой своей не собираешься больше кидаться?
Прораб виновато улыбнулся:
— Бабалы, кто старое вспомянет…
— Ладно, забыл, забыл! Что там с нашим незаменимым Мурруком Гышшиевым?
— Идет следствие.
— Если идет — значит, к чему-нибудь придет. Рабочие из Гульбедева все выздоровели?
— Уже в бригаду вернулись. Должен тебе сказать, со снабжением стало куда лучше.
— Муррук-хан все ссылался на объективные трудности… Но одни их выдумывают, а другие — преодолевают? Как Нуры и Володя? Они ведь вместе работают?
Хезрет замялся:
— Тут такая история… Работали они здорово, мы их даже премировать хотели…
— Они что — повздорили?
— Понимаешь — Володя сорвался. Прогулял сутки. Теперь волосы на себе рвет, да поздно. Нуры, тот успокаивает парня, как может. Даже попросил меня — ничего не говорить тебе об этом случае. Но больно уж сам Володя переживает: я, говорит, подвел начальника, как после этого на глаза ему покажусь? Боюсь, как бы он со стыда-то не бросился бежать куда глаза глядят.
— Ты, Хезрет, последи за ним. Сам знаешь: такие тяжкие раны, какая у него была, быстро не заживают. Сорвется еще раз, да и покатится вниз… А мне кажется, он еще может стать человеком. Настоящим рабочим!
— Да я бы его не променял и на сотню «работничков», как ты их называешь.
— Это не я — Мухаммед. Приоритет за ним. Так не выпускай Володю из вида, договорились? Премии, думаю, не стоит его лишать. Он на доверие откликается больше, чем на наказание. Нуры, смотрю, это понял…
— Твой Нуры вообще молодчина. За что ни возьмется, дело кипит у него в руках. Когда на скрепер-то сел, а считается одним из лучших наших механизаторов!
— Я знал, что за него не придется краснеть.
— Только в последнее время он все ворчит: дескать, если бы меня и командировали в Ашхабад, я все равно не мог бы поехать, так командируйте сюда мою жену. Не пойму, всерьез он это или, как всегда, шутит.
— Разберемся. Нуры я во всем готов пойти навстречу. Как и всем истинным патриотам стройки!
Простившись с Хезретом, Бабалы принялся за письма. Первым ему попалось послание от отца. Артык, конечно, и не подумал извиниться за долгое молчание — просто излагал все, что произошло с ним после отъезда из Рахмета. Перед Ашхабадом он заглянул домой да и застрял там. На совхозные отары, находящиеся на отгонных пастбищах, напала какая-то болезнь. Артык, естественно, поспешил туда, недаром же Айна часто говаривала, что за овец своих он и жизнь готов положить. В письме он подробно сообщал, что случилось с овцами, какие меры он принял. В общем, Бабалы понял, что отцу было не до Ашхабада. Да и мать, как писал Артык, отговаривала его от этой поездки, поскольку, после долгих размышлений, пришла к выводу, что незачем кланяться в ножки незнакомой горожанке, когда в ауле невест полно. Сам Артык, впрочем, придерживался другого мнения и от затеи своей пока не откат зался, решив следовать совету моллы, который говорил: выслушай женщину — и поступи наоборот. Но сперва ему надо съездить в Турткуль, приобрести там баранов — производителей ценной породы, дающей сур*. Пока же насчет Аджап и ее назначения им придется похлопотать самим, но так, чтоб все было по закону и по совести. Под конец Артык передавал от матери и от земляков «тысячу приветов».
Письмо было в духе отца: без особых эмоций, но с добросовестной информацией.
Бабалы стало ясно, почему у Аджап все осталось по-прежнему, но утешения эта ясность не принесла. Аджап, наверно, уже на пути в Карамет-Нияз… Свадьба откладывается на неопределенное время.
Правда, когда он последний раз виделся с Новченко, то все-таки, набравшись решимости, попросил его помочь с переводом Аджап в Рахмет. Пришлось, конечно, признаться, что это его невеста, и терпеливо выслушать соленые шуточки Сергея Герасимовича. Но вряд ли тому в столь короткое время удалось что-либо предпринять, а может, он и забыл, в деловой суматохе, о просьбе Бабалы.
Мысли его прервало появление секретаря, доложившего, что какой-то молодой человек настаивает на приеме.
