«И еще у него есть Скага, – добавлял Нэаль. – У него есть Скага, надежнейший и вернейший». – И сердце Нэаля таяло при этой мысли.
И это вдобавок к башне казалось ему достаточным. Ему уже трудно было облачаться в тяжелые одежды и скакать по осенней стуже – приятнее было оставаться у очага. Многие свои обязанности он передал в более молодые руки, хотя временами думал: как хорошо, когда ляжет снег, оседлать лошадь и скакать, слушая хруст снега под копытами, и видеть пар дыхания, и чувствовать лезвие студеного ветра на лице. Но уже нет Банен. А объезжать другую лошадь казалось ему бессмысленным, да еще нужно брать свиту с собой на случай встречи с неприятелем, которая в лучшем случае могла надеяться на кружку с бодрящим напитком на какой-нибудь ферме – и все это заставляло его задуматься о других вещах, которых ему не хватало. Нэаль много думал о занятиях, к которым лежало его сердце, и желание казалось ему большей радостью, чем само действие. Так что лучше всего было оставаться у очага и слушать арфиста, пришедшего к нему в замок (хоть он даже отдаленно не напоминал Фиана Финвара – и эта радость поблекла). По крайней мере, оставалось тепло очага, не дающее холоду сковать его, и добрая еда, и доброта Меры и его людей. Он увядал – вот и все, то было мирное угасание – он усыхал.
– Я дождусь весны, – сказал он Мере. – Столько я проживу. – Он имел в виду, что дождется свадьбы своего сына, но такое обещание сулило слишком мрачный подарок к торжеству: и Мера покачала головой, и заплакала, и, наконец, стала подшучивать над ним, что всегда успокаивало Нэаля – и он улыбнулся, чтобы доставить ей удовольствие. Все утомляло его, и ему казалось, что с него довольно зимы. Ему снился хутор меж холмов – пустые зимние сады, путешествия к амбару по колено в снегу и запах хлеба на пути домой.
Он стал обузой, а именно этого Нэаль боялся больше всего. По большей части он лежал в зале. Его сыновья и дочери ухаживали за ним – ибо своих дочерей он тоже намеревался выдать замуж, несмотря на их юный возраст, и уже разослал гонцов: одну он предполагал отдать в Бан, а младшую выдать за одного из мрачных сыновей Дру – о лучших партиях он и не мечтал. Так что даже в угасании его забота простиралась далеко, на много лет вперед. И Мера изумляла его своей привязанностью, ибо, казалось, она никогда не любила его и была ему женой по привычке; ведь и его нежность была лишь привычкой. Единственное, что печалило его, что он всегда был в разъездах, занимаясь то тем, то сем ради нее и детей, и так и не узнал такой простейшей вещи.
Любил ли он ее? Нэаль не был уверен, что вообще испытывал любовь, которой заслуживало то, что окружало его, он просто делал то, что должно, за исключением короткого рывка – всего лишь нескольких лет, прожитых им для себя. К ним-то и возвращался он памятью, ища защиты. Но ему страшно повезло, что он снискал столько любви к себе, выполняя свой долг.
В его памяти мало что осталось от жизни на хуторе. Весь хутор ему казался сном, а воспоминания об Эшфорде и вовсе потускнели, как и Дун-на-Хейвин, да и стены самого Кер Велла. Единственной реальностью казались костер и рыба и тень меж дубами; и, как ни странно, ему не было страшно на этот раз. И сморщенное коричневое личико с глазами, как стоячая вода, не пугало его.
«О человек, – говорило оно, – о человек, возвращайся».
Нэаль Кервален умирал. И больше это было не скрыть. Ан Бег совершил набег на границы, но преждевременно – Скага изгнал их прочь и преследовал до их собственных владений, пока горе и тревога не заставили его повернуть назад. Ибо Скага проводил в зале дни и ночи, расставив по всей стране вооруженных людей и приказав фермерам жечь костры, если кто-нибудь их потревожит.
И Эвальд видел, что все было сделано верно, как если бы распорядился сам Нэаль. А может, это и были его приказы, которые он отдавал тому, кто считался его правой рукой и даже душой, когда приходил в себя.
Тогда приехал Дру, хоть и стояла еще зима и морозы были еще слишком крепки, чтобы появиться зелени. Он поднимался вверх по Керберну с таким количеством воинов, которое могло отразить при случае любое нападение – как холодный ветер обрушился он с южных высот, так что патрульные посты, не узнав его, сначала подали сигнал тревоги. Но со стен разглядели его знамена – синие с белым, и крики радости впервые за много дней заполнили Кер Велл.
