И это жюри было понятно, более того, заметно кажется приятно, потому что поднимало статус.
– Ну так давайте, – немедленно потребовала «бабка». – Начинайте.
Только дверь прикрыть где-то надо, сквозит… Радикулит у меня.
– Малыгин, итит-т-твою мать! – легко догадавшись, грубо вскричал капитан, приподнимаясь на носки, и вытягивая шею. – Сейчас же закрой двери там, тебе сказали… И немедленно в роту! Сейчас приду – тебя не будет – всё! На полную катушку… Последним пойдёшь на дембель…
– Есть, в роту, – донеслось невидимое, но согласное от дверей, и тут же вопросительное. – А можно мне посмотреть ваш поед… борьбу в смысле. В роте же тоска, делать нечего… – И высоко просительно заметил. – А в жюри, кстати, должно быть нечётное количество судей, товарищ капитан… Я слыхал. Да. Точно-точно. Зуб даю!
– Я вот влеплю тебе здесь, прямо сейчас, пять нарядов, а потом ещё, как знатоку…
– Всё-всё, не надо! Я уже ушёл, товарищ капитан. Испарился. – Взволнованно-покорное послышалось от дверей, и она, подтверждая, громко собою хлопнула.
Прапорщик тем временем нащупал у себя в карманах коробок спичек, достал его, спрятав в пригоршне поколдовал там немного, протянул капитану два торчащих спичечных хвостика. Капитан решительно выдернул один…
– Ёп-тырсь! – в сердцах воскликнул он. – Тебе повезло. Я первый.
– Могу и я… – предложил прапорщик, показывая свою спичку.
– Не надо мне твоих уступок. Всё будет по-честному. – И потянулся за инструментом.
– Объявлять? – спросил Заходько.
– С чего это? Не на концерте. – Возразил капитан.
Но от жюри донеслось:
– Кстати, а что исполнять будете? Мы не знаем. Надо же объявить.
– Ага, скажем, – всё ещё злясь, от этого ёрничая, шутовски поклонился капитан. – Алябьев. «Соловей». Слыхали?
– Ух, ты! Сильно! – дружно воскликнуло жюри. – Классическая вещь! – и вразнобой, уже видимо друг-другу. – Я не ожидала… И я, ага!.. Давайте…
Мы готовы… Знакомая песня… Мы слушаем.
Капитан взял инструмент… Судорожно вздохнул. Наморщил лоб, облизал губы, вхолостую, туда-сюда, двинул кулисой, приблизил инструмент к губам…
– Сейчас настроюсь… – непонятно кому, ошалело вращая глазами, произнёс он…
Из жюри тут же послышалось:
– Не волнуйся… Смелее давай, – приободрила «бабка». – Здесь все свои.
– Да, играй своего жаворонка, исполняй. – Дополнила другая.
Капитан подчёркнуто расстроено опустил инструмент, повернулся к Заходько…
– Я так не могу! – пожаловался конкуренту. – Меня сбивают.
– Всё-всё, мы молчим… Как рыбы. – Дружно пообещали эксперты.
Капитан, осуждающе сверкнув глазами, вновь прикладывается к мундштуку. Инструмент неожиданно издаёт громкий каркающий звук.
Потом словно где вентиль с воздухом приоткрылся, потом шипение прекратилось, наконец, через паузу прозвучали несколько почти мелодичных звуков, отдалённо напоминающих какую-то знакомую мелодию… на этом всё оборвалось.
– Нет-нет, сейчас… Это не считается… Ещё раз… – не отрываясь от мундштука, взволнованно и торопливо бубнит «музыкант», или конкурсант, как тут правильнее. – Сбился я… Губы почему-то не держат. Волнуюсь. – И в сторону, почти обречённо. – Вот, гадство, попался! Ч-чёрт меня дёрнул!
Но бабка из жюри его поддерживает:
– Ничего-ничего, ты не волнуйся. Сначала давай.
А санитарка, более того, уже вокалом своим готова сопроводить:
– Давай вместе, – с жаром произносит она, и громко поёт. – «Со-ло-вей мо-ой…», ну, давай. – Требует. – Догоняй. Вместе: «Со…». – Голос у бабульки прямо скажем не очень, почти такой же, как и у каркающего в руках капитана тромбона сейчас. Но им простительно, они ведь жюри, глас народа, им можно. А вот исполнителю, увы!
– Какой соловей! – почти теряя контроль, вопит капитан. – Я «Ой, мороз-мороз» играю. Не слышно что ли?
– А-а-а! То-то я слышу… – дружно изумляется жюри. – А первым номером вроде же объявляли про соловья.
Но капитан уже закусил удила. Полез в бутылку. Нагло сообщает комиссии, врёт, можно сказать:
– Это продолжение про соловья. Вторая серия про мороз. Симфония такая. – Поворачивается к прапорщику. – Они как нарочно меня с музыки сбивают, специально. Я не могу собраться. Попробуй ты. Я настроюсь.
