Одного не сообразил этот самоотверженный шпион: что вероятнее всего мы бы сами оба первые попали на тот свет, а главный виновник остался бы, пожалуй, жив. Во всяком случае, Гартман не отделался бы такими пустяками, как это было на самом деле. Сей достопочтенный муж был уличен своим же собратом по профессии, агентом Смирновым, который всегда ездил за Плеве в пролетке. Смирнов показал, что Гартман не мог и думать спасти Плеве по той простой причине, что он в момент катастрофы ехал так, что не мог заметить меня. Неправда тоже, будто карета Плеве была остановлена каким-то извозчиком, переехавшим ей путь. Я прекрасно, помню и ручаюсь, что этого не было.
Невероятно, что меня била публика. Публика была напугана и отступила, и я был в полной власти агентов, полиции и дворников. Били они меня на мостовой, потом решили унести с улицы. Схватили за ноги и поволокли так, что голова стучала о мостовую, и втащили на третий этаж гостиницы в отдельный номер. Пока тащили по лестнице, с молчаливой злобой угощали меня пинками в спину, щипали. Бросив на голый пол, сорвали одежду и опять били со скрежетом зубовным. Долго ли я пролежал там, нагой, на голом полу, - не помню, был в полузабытье... Как сквозь туман, видел, что и комнате толпились полицейские, жандармы, судейские...
Будто бы кто-то ощупал мне голову и сказал: "Будет жив, но бить опасно". Почти не помню, когда и как свезли меня в больницу. Вполне пришел в себя на операционном столе от ужасно неприятного ощущения, которое получилось, когда мне в глотку вставили какую-то трубку, чтобы очистить желудок от предполагаемого отравления. Потом усыпили хлороформом. Помню, в первый момент, как я очнулся от операции, мне страшно хотелось пить. Я попросил и услышал в ответ странно далекие голоса (я еще не знал, что оглох): "Как ваше имя"?- "Дайте пить,-повторил я. И опять тот же голос: "Скажите имя, тогда дам".-"Кто вы?"- спросил я, - "Сестра". - "Боже мой, сестра! Как стыдно! Лучше бы поехала на войну, чем допрашивать"... Мне дали пить.. Послышался новый голос (на голове у меня была повязка): "Я судебный следователь. Вы обвиняетесь в том, что убили министра Плеве при исполнении служебных обязанностей. Скажите, как ваше имя и каковы ваши мотивы".
Не зная, останусь ли жив, я счел своим {193} долгом дать поскорее объяснения. Я отказался назвать себя и только сказал, что я член боевой организации партии социалистов-революционеров. Этим бы и следовало удовлетвориться, но я совершенно бессознательно пустился тогда также и в объяснение мотивов.
Допрос длился довольно долго, совершенно обессилив, измучив меня. В течение его, несколько раз почти теряя сознание, я подкреплялся питьем и просил прекратить пытку. На утро 16-го июля меня перевели в больницу "Крестов". Мне говорили, что я ужасно кричал, когда меня по лестнице поднимали в камеру, а я этого совершенно не помню. Я потерял в то время сознание и не знаю, надолго ли. Когда пришел в себя, я ничего не видел из-за повязки, лежавшей на глазах. Кто-то склонился надо мной и ласковым интеллигентным голосом расспрашивал, как я себя чувствую. "Я доктор", назвался он: "мы ждем вашего пробуждения, и теперь можно сказать вам: вы бредили, называли (такие-то) имена.
Я понимаю вас, я сам когда-то увлекался и пострадал за убеждения. Только простите, я должен заметить, понизился современный революционер. Ну, зачем вы прибегли к такому ужасному средству? Разве нельзя было взять пулей? Ни за что не поверю этому! Нет, понизился революционер; это уже не герой-народоволец. Вот и вышли ужасные результаты: от вашей бомбы много убитых и раненых. Особенно ужасно то, что убита пятилетняя девочка".
Я вскрикнул и схватился за руку "доктора"... "Ну, что еще вы? Разве вам не безразлично? Есть еще более тяжелые вести для вас. Кроме вас, захвачен еще один, еврей (такой-то наружности, в таком-то костюме) и притом взят при ужасающей обстановке. Он ехал на извозчике, и когда подъехал к Неве, хотел выскочить из пролетки, желая, должно быть, бросить бомбу в реку, а бомба в то время взорвалась и убила извозчика, так что от него и следов не осталось. Убито и тяжело ранено 11 рабочих грузчиков, выгружавших неподалеку дрова, тех самых рабочих, во имя которых вы учинили это дело!" Меня потрясла нервная дрожь, у меня почти не хватило сил сдержать крик ужаса. Пытка прогрессивно усиливалась. "Задержанный еврей тоже ранен, хотя и не серьёзно, он более потрясен событием. Он теперь здесь у нас в больнице и тоже бредит; он сказал то-то и то-то".
