Надежда продолжала изыскания, доставая из комода все новые и новые предметы женского туалета, вот последовали… кожаные трусики, кожаный на шнуровке топ… высокие черные нейлоновые перчатки…
Костов отвернулся.
— Ничего не понимаю, — сказал он в сторону. — Все это садо-мазо… Хобби у Соловей такое было, что ли, — проституция?
— А может быть, ей на телеканале такое журналистское задание дали — изучить ночную жизнь Москвы… — невнятно отозвалась Надежда, она сосредоточенно, низко наклонив голову, рылась в ящике комода. Когда она распрямилась, в ее поднятой руке был зажат искусственный резиновый фаллос, извлеченный из недр бельевого ящика. В другой — пачка «поляроидных» снимков веером, на которых, издали было видно, запечатлелась покойная Алена в разных позах и комплектах белья. Надежда стояла с находками, как с рождественской свечкой и поздравительными открытками в ожидании начала праздника.
— Положи обратно, — сказал ей на секунду вновь повернувшийся к комоду Костов. — Хватит этой муры.
Домой к Соловей они приехали на следующее после обнаружения трупа утро прямо из «Останкино», где сообщили коллегам журналистки о ее кончине и прихватили с собой Марфу — на всякий случай. Она бывала у товарки, знала, как здесь все должно было выглядеть, и могла помочь при осмотре квартиры. Сейчас репортерша стояла за спиной у Костова, и глаза у нее были как тарелки.
— Невероятно! — пролепетала она, наблюдая Надежду с найденным резиновым изделием и откровенными карточками в руках. — Этого не может быть. Дуся… Это так на нее не похоже… Ей подбросили…
Костов подумал: «Показал бы я тебе ее фотографии — как она лежит в луже, залитая кровью, с задранной юбкой… Но не буду, жалко мне тебя. Вот тогда бы ты не говорила «подбросили»…»
Эти фотографии Костов показал Абдулову и через секунду чуть не пожалел, что сделал это. Оперу и в голову не приходило, что мужик может быть столь чувствительной персоной. Абдулов повел себя как кисейная барышня. Телезвезда побелел как полотно, губы у него затряслись, а лоб покрылся испариной. Он, как рыба, начал хватать ртом воздух, а дрожащими руками шарить по столу в поисках сигарет и зажигалки. Эти шарящие по столу руки… Костов сначала не понял, что Абдулов просто хочет закурить. Казалось, тот тронулся умом. Опер наблюдал за двигающимися беспорядочно руками и, напротив, неподвижным, застывшим бессмысленным лицом Абдулова и не знал, что предпринять. Вызывать «Скорую»? Бежать за нашатырем и валокордином?
Лишь сделав первую глубокую лихорадочную затяжку, Абдулов немного пришел в себя, но в течение всего разговора был заторможен, отвечал невразумительно после долгих пауз и мыслями витал где-то далеко от «Останкино».
— Вам плохо? Вызвать врача? — осведомился у него Костов, но Абдулов энергично замотал головой — мол, нет-нет, спасибо, мне уже лучше.
— Просто… — Абдулов сглотнул, — я никак не приду в себя. Сначала Олег, теперь Дуся…
— Да, странный у вас случился мор, — поддакнул Костов, но тут же извинился за неподобающий тон. «Черт! Теряю чувство реальности и меры, — ругнулся на себя Костов. — Не все вроде тебя, что ни день, трупы разглядывают, все-таки помни… Для них это шок».
Ничего ценного из беседы с Абдуловым он не извлек. Для того поведение Соловей, которую не видели и не слышали на работе около месяца (неделю у Дуси было окно, а потом она внезапно, наплевав на все рабочие планы, позвонила по телефону в отдел кадров и, ничего не объяснив, взяла отпуск, чем привела всю команду в ярость), тоже оставалось загадкой. Раньше такого никогда не случалось, она всегда связывалась с коллегами. Требовалось согласовать план съемок, утвердить сюжеты, заказать камеры — словом, все как обычно. Администраторы ей звонили, оставляли сообщения, но толку никакого не было, такое впечатление, что дома она не появлялась и записей на автоответчике не читала.
Потом открылась еще одна причина потрясения и замешательства Абдулова — он ломал голову над тем, как сообщить о смерти Соловей в прессе. Весть о том, что журналистку восьмого телеканала, ведущую «Культурных новостей», зарезали в подворотне в проституточьем прикиде, давать в эфир было немыслимо. Конечно, шила в мешке не утаишь, долго скрывать обстоятельства смерти Соловей не удастся. Абдулов лучше других знал своих коллег-репортеров — все что угодно разнюхают и раскопают, а еще и напридумывают при этом с три короба, главное, чтоб интереснее было. Он может попробовать воззвать к их чувству профессиональной солидарности, но слишком на эту солидарность Абдулов не рассчитывал. Первое время ребята будут крепиться и помалкивать, а потом все равно кто-нибудь не удержится и даст утечку — вполне вероятно, анонимную… В журналистике, как и везде, дружба дружбой, а табачок врозь. Каждый репортер желает стать автором сенсации. Абдулову требовалось время, чтобы все обмозговать и придумать какую-то первоначальную пристойную версию событий — для публики, для зрителей, для Огульновского и Кремля, наконец! Пусть потом все раскроется, плевать. Первая версия крепче других застрянет у обывателя в мозгу, а все последующие станут лишь шлейфом слухов, сплетен, домыслов и спекуляций, которые сопровождают любое громкое — тем более трагическое — событие, любое известное имя.
