А Абдулов ее недооценивает, о чем очень скоро пожалеет. Никаких сомнений и угрызений совести при мысли о том, каким именно образом ей придется заставить Абдулова ее оценить, она не испытала. Каждый выживает, как умеет. И каждый делает карьеру, как умеет. Не зря она больше года выжидала, пока можно будет пустить в ход добытый у Абдулова (и об Абдулове!) компромат. Выжидать — это нелегко и не всем доступно. В чем проблема большинства баб? Выдержки не хватает, слишком эмоциональные, не умеют распределить силы, не умеют выждать, чтобы нанести удар в самый подходящий момент.
А что, разве она плоха как профессионал? Как журналистка? Разве она глупее этих его мальчиков, которые уже все — руководители чего-нибудь? Если бы она, словно какая-нибудь занюханная скромница, сидела и ждала, когда оценят ее деловые качества, пришлось бы состариться в простых репортершах. Бегаешь по сюжетам и в зной, и в метель, микрофон перед мордой на стенд-апе держишь и ждешь, когда очередной долбаный недоучка-оператор камеру наладит, а очередной долбаный недоучка-осветитель свет поставит, а в морду снег валит, или дождь хлещет, или солнце слепит, рядом какой-нибудь гундосый депутат дожидается записать синхрон — и так до морщин?
Абдулов никуда не денется — в крайнем случае придется Кечина привлечь, чтобы его обломать, но дело — верняк. А вот второе дельце… Вдруг ей на ум пришел Олег. «Олег! Олежка! — пригорюнилась она. — Не успела я, мечта моя… Совсем чуть-чуть оставалось». Она точно знала, что ей был нужен именно он — высокий, крепкий, плечи — дух замирает! — все бабы знакомые от зависти бы передохли, увидев их вместе. И тогда на дне рождения она перестала ждать, просто в углу за торшером прижала его к шторе, притиснулась животом к его животу (пришлось встать на цыпочки), его колено себе меж ног пристроила, грудь расплющила об его ребра, чтоб чувствовал… Они запутались в пыльной шторе, тыкаясь друг в друга разными частями тела, он, поддатый, и опомниться не успел, как она уже «молнию» расстегивала… Он и не подумал ее остановить. И никогда бы не остановил. И никогда бы не пожалел об этом. В их связке она стала бы мозговым центром (почему нет?), а он — красотой, которая спасет мир. Он и в гробу будет божественно красив. Не скоро она найдет такого же. Но найдет, в этом она ни капельки не сомневалась. Будет у нее классный мужик на «Феррари», будут лизоблюды-подчиненные ловить ее взгляд, будут их бабы перед ней заискивать и к праздникам в ее кабинет в очередь становиться с подарками…
Думая о втором дельце, она напряглась, собралась, сосредоточилась. Такого она в жизни еще не проворачивала, но когда-то ведь надо начинать. «Я рисковая и мужественная», — проговорила про себя как заклинание. Это был шутливый лозунг, выдуманный ею и двумя ее школьными подругами давным-давно, больше десяти лет назад. Но сейчас она повторяла эти слова про себя очень серьезно, снова и снова — «рисковая и мужественная», «рисковая и мужественная» как внушение, до бесконечности. Если все удастся, то проблема денег будет решена минимум на три года вперед. Нельзя упускать такой случай! Ведь это, если задуматься, подарок судьбы… Ужасно, парадоксально, что этот подарок — за счет покойного Олега, подумала она. Ну что же, будем считать, что вот так перед смертью он подал ей знак своего расположения…
— Что-о-о-о? — ахнул Костов.
— Кто-то, Антон Сергеич, погибшему, когда тот уже лежал на земле, вычистил грязь из-под ногтей…
Костов сразу понял, что новость плохая. Он вздохнул:
— Они что, совсем не могут определить, что было под ногтями?
— Ясно, что там были частички кожи, — отозвалась Надежда.
— Понятно, понятно, — раздражился Костов, впрочем, он тут же устыдился своего раздражения и сбавил тон.
Он понимал, откуда оно вылезло, это раздражение. Счастье было так возможно — списать это дело в архив, самоубийство или несчастный случай с наркоманом. А теперь — фигушки!
— Но хоть что-нибудь осталось? Они могут сказать что-то определенное? Кого покойник поцарапал перед смертью? Мужчину? Женщину? Группа крови? Хоть что-нибудь? — продолжал добиваться Костов.
