Дилен поворачивается ко мне:
— Уичита, вы не могли бы отвезти нас домой? Ну пожалуйста! Ваша мама права. Мне еще нельзя водить машину…
Я слишком удивлена этой вежливой просьбой, чтобы спросить его, почему тогда он поехал в Чикаго, если у него нет прав, и чья это машина стоит у меня под окнами.
— Ладно, — вместо этого говорю я. — Я вас отвезу.
Но я уже знаю, что пожалею об этом.
— Я не хочу, чтобы меня прижимали к обочине, — говорю я.
— Тебя и не прижмут. Во всяком случае, не здесь.
Мы находились на проселочной дороге в трех милях от Хоува. Джона, только что получивший права и очень гордый по этому поводу, учил меня водить машину. Поскольку я была единственным шестнадцатилетним учеником нашей школы, которому еще не разрешили получить ученические права, то, что я сидела за рулем древнего «олдсмобиля» Лиакосов, наполняло меня ощущением свободы, которая на вкус была как шоколадно-молочный коктейль. Просто потрясающе вкусная!
До того момента, когда я чуть не устроила аварию, нажав на газ вместо тормоза.
Я сидела в машине, стоявшей поперек дороги и смотрела на столбы ограждения, а внутри меня росло недовольство собой и неверие в свои силы.
— Я никогда не выберусь из этого городишки, — сказала я.
Джона не рассмеялся.
— Я тоже так ошибся в первый раз, — сказал он. — Тут аварией и не пахнет. Дай задний ход и попробуй снова.
Я дала задний ход и развернула нос машины в нужном направлении — вдоль дороги, а не поперек.
Говоря, что мне «еще не разрешили» получить права, я немного покривила душой. Отец сказал, что мне можно садиться за руль, но дело так и не пошло дальше обещаний, что он научит меня, «какая сторона дороги какая». Мама сказала, что у меня есть две ноги и что я знаю, как ими пользоваться. Формально это тоже не было запретом. Поэтому, разрешив Джоне учить меня водить, я ничего не нарушала, но если бы я угробила машину и нас бы поймали… Это была бы уже совсем другая история.
Впереди, на вершине холма, показался огромный трактор, грозно возвышавшийся над гусеницами длиной, казалось, в целую милю. А дорожка была маленькая, шириной не более нескольких футов. И я запаниковала.
— Выезжай на обочину и остановись, — сказал Джона в ответ на мой невысказанный вопрос.
И я нажала на газ.
— На тормоз, — застонал Джона, когда мы, накренившись, понеслись навстречу блестящим гусеницам.
Я нажала на тормоз. И съехала — ну, совсем чуть-чуть — в канаву, поросшую травой.
Трактор прополз мимо, и фермер осуждающе покачал головой.
Джона побледнел — самую чуточку, но, когда трактор исчез за следующим невысоким холмом, засмеялся.
Я крепко вцепилась в руль. Выступы на внешней его стороне проступили у меня между пальцев.
— Как только научусь водить, — сказала я, — я уеду отсюда. И никогда не вернусь.
«Никогда» не учитывает таких тонких материй, как чувство долга перед семьей, которое раз в несколько лет может возвращать человека в город, где он родился. Он может приехать на похороны. Или на Рождество (ну, в тех редких случаях, когда исчерпаны все приличные отговорки, чтобы не приезжать). Как раз дважды я и приезжала в Хоув. И «никогда» — опять это слово — не оставалась там дольше чем на сорок восемь часов.
И вот я веду машину — чью-то чужую машину (я так и не выяснила, чью именно) — и проезжаю мимо развалин упавшей ветряной мельницы и мимо многострадального указателя, как всегда исправленного с подчеркнутой тщательностью.
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В Г…
Я возвращаюсь в город, который не могу назвать родным.
Я знаю, что еще пожалею об этом.
