Когда глаза постепенно привыкают, Шули различает вокруг всё новые подробности и изумленно замечает с другой стороны круглого стола чьи-то ступни на краешке столешницы, совсем как его ступни. A-а, зеркало.
Чем пристальнее Шули вглядывается, тем слабее мерцание, а ступни — оказывается, они маленькие и узкие, не то что у него… кажется, женские. Подняв глаза, Шули обнаруживает: и правда женщина — сидит напротив в таком же, как у Шули, кресле. Она, как и его сестра, как и его отец, в белом китле. Но ее китл широко распахнут, пояс развязан. Лицо незнакомое. Шули не знает: вдруг здесь невежливо спрашивать, кто она такая? Может статься, она — два человека ему уже явились, а она третья — последняя из судей Небесного Суда? И, возможно, это действительно его шанс дать свидетельские показания и причина, по которой ему наконец-то — ох, до чего он устал! — предложили сесть? Шули торопливо перебирает в голове все свои познания, пытаясь сообразить, читал ли хоть где-нибудь про суд, где три судьи не сидели бы в ряд.
Шули сосредотачивается на этом вопросе, одновременно пытаясь припомнить ее лицо и приказать себе не глазеть на голое тело под распахнутым китлом.
— Кто вы? — говорит он. Женщина не отвечает и даже не шевелится.
А Шули — не в силах с собой совладать — смотрит на грудь женщины и ее живот, а потом заглядывает прямо между раздвинутых ног.
Шули не знает, кто она, но внезапно… ее узнаёт.
Какой позор! Лицо вспомнить так и не смог, но стоило заглянуть туда… Сидя напротив женщины, которая когда-то глянула в его сторону (не видя) и исполнила для Шули (не зная, что для него) свой номер с этим самым гигантским стеклянным фаллоимитатором…
Руками — они у нее тоже без локтей — она указывает на стол, как бы покачивая ладонью над столом: мол, рассмотри повнимательнее то, что здесь разложено.
На столе — богатейший выбор изделий, выдутых из стекла. Фаллоимитаторы, различающиеся между собой по длине, по навершиям на округлых кончиках. Широкий ассортимент красивых и добротных вещиц, пригодных для самоудовлетворения.
Поскольку здесь их не разделяют прошедшие годы, поскольку здесь он не может спрятаться за щит своего религиозного перерождения, поскольку здесь нет эфира, заполняющего интернет, и анонимности просмотра, обеспечивающей незримость зрителя перед экраном, Шули невыносимо сидеть перед этой женщиной, когда оценивающе смотрят уже на него.
Шули косится на дверь в стене — возможный путь к бегству. Но на сей раз, стоит ему взглянуть, там не оказывается никакой двери. Он не оборачивается — знает, что уже случилось с дверью за спиной.
Эта комната… Да, это здесь. Все так, как ему втолковывал отец. Для некоторых это, возможно, Рай, но для Шули, заточенного здесь, — Ад. Здесь он останется лицом к лицу с этой женщиной, сгорая со стыда, — нескончаемо долго.
Шули оборачивается к ней, когда она тянет к столу одеревеневшие, непослушные руки.
Отменно ловко и отменно бережно она приподнимает спиральный стеклянный фаллоимитатор всех цветов радуги. Улыбаясь, объясняясь знаками… и рав Шули понимает (в этой сфере так догадываются о многом): женщина намекает, что ему следует откинуться на спинку кресла и отодвинуться подальше.
Да, это, как он и предполагал, наподобие Песаха. Шули вздыхает и расслабляется, вжимается в мягкое облако подушки на своем кресле. В результате его туловище опускается и подается вперед, и, в то время как ступни упираются в край стола, колени сгибаются еще больше, торчат еще выше.
Ему не вполне ясно, о чем она просит теперь. Ее руки не очень-то подвижны, и ей не сразу удается подсказать ему, чтобы он задрал на себе балахон. Сообразив, чего она хочет, он приподнимает «юбку» китла, тянет за застежки, чтобы распахнуть, а женщина наклоняется вперед, тянется к Шули.
Но органы? Органы Шули? И все же он отодвигается подальше и делает то, что, по его предположению, ему велят.
И — поверите ли вы? Расстегнув китл, заглянув себе между ног, Шули видит: хотя он всегда знал, что он мужчина, он также и женщина.
Смещаясь туда-сюда, он освобождает в себе место, чтобы принять любезность, которую женщина напротив вызывается ему оказать.
