Ларри воздерживался даже от компьютерных способов расслабиться: никакой электронной почты, никаких игр; воздерживался и от интернета, кроме той неудачной попытки подольститься к племяннику, щегольнув познаниями о морских обитателях. Ларри не делал ничего ради удовольствия или бегства от реальности. Разве не в этом, по большому счету, состоит смысл шивы?
Следовать этому пути размышлений — классический, как Ларри знает и сам, образчик его коронной трусости и непоследовательности в рассуждениях, нежелания вдумываться в свои же заветные мысли.
Если бы он мечтал выпустить пар, искал способ бегства и честно пытался слегка расслабиться, то в списке вариантов в голове Ларри была бы всего одна строка. То, чему после кончины отца он абсолютно определенно не предавался, — ровно то, чему он, хоть никогда не решится себе в этом признаться, начнет предаваться вот-вот.
У Ларри ушли годы и годы пострелигиозного аутотренинга на то, чтобы отключать глаза Бога и глаза дорогих усопших: он больше не чувствует на себе их взгляды, когда ударяется в разврат. Но с минуты, когда он потерял отца, он ни разу не ублажал себя порнухой — не мог прогнать смутное ощущение, что недавно умерший отец смотрит на него сверху.
Если бы он не полагал, что теперь на волоске висит его собственная жизнь, если бы он не был уверен, что, коли не выпустит пар, сам может испустить дух на узкой койке племянника, Ларри ни за что не поддался бы соблазну, пока находится под кровом Дины.
Ларри включает свой ноутбук, запускает браузер. Наушников у него нет, так что он приглушает звук и набирает название сайта. А потом, глубоко вздохнув, драматично помедлив, жмет Enter, наводняя благочестивый дом сестры самой похабнейшей на свете похабщиной.
Когда Ларри кончает, ему становится мучительно совестно и стыдно: невыносимо смотреть даже на то, как скользят взад-вперед эти рыбки — глазеют на него, категорично осуждают. Надеясь отвлечь этих ужасных существ, Ларри подходит к аквариуму. Поднимает крышку и берет банку с кормом, все еще держа в руке мокрые, скатанные в комок салфетки.
Встряхивает вонючую банку, и вместе с метелью из кормовых хлопьев в аквариум попадает немаленькая капля спермы.
На глазах Ларри этот сгусток долетает до поверхности воды, вмиг оборачивается чем-то вроде морского животного — такого, вроде слизня с щупальцами — и неторопливо погружается.
Ларри кладет банку и салфетки, бежит за сачком. Но уже поздно. Эти рыбки… всем скопом уже набросились на это самое, хватают капли своими рыбьими ртами, сердито поджатыми рыбьими губами. Это самое — та частичка Ларри — вмиг проглочено, пожрано без остатка.
Покуда Ларри избавляется от прочих улик и снова заползает под одеяло, ему хочется плакать. На душе скверно, но он нежданно обнаруживает, что битву, которая сейчас идет в его мозгу, выигрывает не сокрушительный стыд — нет, верх берут теплые, щекочущие химические вещества, разлившиеся по жилам, едва он снял напряжение.
Вмиг расслабившись, вопреки всему почувствовав облегчение и ощущая, как подступает дрема, Ларри открывает в браузере новое окно (отключив то, которое пропиталось порнухой, — его крохотные ярлычки выглядывают из-за рамки). В приливе вдохновения принимается искать панацею от всех бед. В этом состоянии фуги[19] столбенеет, ужаснувшись источнику новообретенной прозорливости, а потом находит силы на то, что получается у него редко: сам себя прощает.
И вообще, кому какое дело, откуда берется вдохновение? Главное — найти то, что ищешь. Ответ на свои молитвы.
Кто бы мог подумать, что к решению заковыристой проблемы — проблемы Ларри, проблемы его сестры, проблемы души их отца — возможно прийти, смешав воедино все их столь пестрые убеждения?
Интернет и новые технологии — вот решение, традиция — вот решение, и понятие «рассеянного во все концы земли», соединенного внутри себя универсального еврейского дома — тоже, в конечном счете, решение.
Ларри посчастливилось набрести на сайт, базирующийся в Иерусалиме, а за этим сайтом стоит некая ешива, а за этим домом учения — группа прилежных студентов, которые в качестве платной услуги прочтут молитву скорбящего.
