— Ну. давай бог, — как старший, похвалил его Валера. — Да я все понимаю: и план, и материальная заинтересованность, и наука. Одно не ясно — что есть на свете более сладкое, чем вот это… братство.
— Чего же вы свое братство предали? — стукнул ладонью по столу инженер.
— Я?!
— Вы же против остановки печи!
— Стоп! — Валера сделал предостерегающий жест. — Вы кто?
— Инженер. Окончил Ленинградский политехнический.
— Так. А я кто?
— Рабочий.
— Точно. Дальше!
— Передовой отряд. И так далее… Я ничего не путаю?
— Тон путаете. Тон не тот! Именно передовой! Заглавный! Это раз.
— А что же — два?
— Тон, тон, говорю, смените! А два вот что: чего мне не хватает по сравнению с вами?
— Получаете вы больше, так я понимаю.
— О, получаете! Мне не хватает образования, вот чего. А значит… Вывод?! Вывод!.. — Валера грохнул кулаком по столу.
— Учиться? — уже с осторожностью спросил инженер.
— Чушь! Кому-то и руками работать надо! А думать — всем вместе! Вот я один вылез — и что получилось? Осечка! То-то и оно. А вы что? Вы там тоже что-то говорили: «На другом уровне, я этого так не оставлю!». А толку? Ноль. Тоже осечка. Опять будете бумагу писать.
— Уже написал… — озадаченно согласился инженер.
— То-то и оно. А чепе каждый день может быть. И вам, выходит, наплевать.
— Ты знаешь, что не наплевать.
— Нет?
— Нет.
Оба замолчали.
— Трудно с молодой женой? — неожиданно спросил Валера.
— Трудно. Но справляюсь вроде.
— Очень мы с вами разные, но и очень похожие, а? — Валера улыбнулся. — Но ведь нужны мы друг другу, так? Не смейся, но мне именно от тебя все услышать надо было. Нам друг без друга цена — грош! — Валера потряс инженера за руку и ушел…
…А в зале гремел голос Георгия: «КАМАЗ! БАМ! Атоммаш! Вехи победной поступи передового отряда пролетариата! Молодых рабочих-комсомольцев». На экране вспыхивали диапозитивы — панорамы строек. Георгий читал под Маяковского: «Это мой труд вливается в труд моей республики».
Нажат клавиш, и вторглась песня.
— Молодые рабочие братских стран шагают в ногу с пролетариатом Страны Советов!
Кадры кубинской сафры, вьетнамской стройки, крестьян Анголы с карабинами за плечами.
Рабочий класс капиталистических стран борется за свои права, чувствуя нашу поддержку!
Кадры разгона демонстрации в Лондоне. Японский марш трудящихся.
Кадры: авианосцы, морская пехота, устрашающие самолеты, ракеты.
— Империалисты готовы развязать новую войну, но на страже мира пролетариат всех стран. Мы говорим войне — нет!
— Где Нина? — пробрался к Георгию Валера.
— Где-то тут была, — прикрыв микрофон, быстро ответил Георгий и снова закричал: — Мы полны оптимизма! Мы умеем работать и учимся отдыхать!
…Ветрено и пустынно было на ночной улице, где одиноко виднелась фигурка Нины.
— Испугался… — вздохнул Валера, подходя. — Испугался, что тебя нет…
Нина вдруг коснулась пальцами его щеки:
— Хорошо, что мужики все-таки иногда слабеют. Иначе на черта мы, бабы, были бы нужны.
Как уютно было в ее маленькой комнате — с книжными полками, с проигрывателем, пластинками, обязательным портретом Хемингуэя, с кофе и крохотной лампочкой в изголовье тахты.
— Вот он не хочет давать денег на дорогу. Мера воздействия… А деньги, как лежали в шкатулке на буфете, так и лежат. Ездила влюбляться, разлюблять, ездила радоваться, плакать. Один раз ездила даже выходить замуж и один раз ездила разводиться. Вся жизнь — там. А здесь передышка, бивуак, временная работа. Пусть в горбольнице, пусть на санэпидстанции… Отец? Вечная мерзлота, о которой у нас в городе так любят говорить: «Берегите вечную мерзлоту. На ней стоит все, дома на сваях, цеха, растопится — и будет болото, все поплывет, потонет в хляби, сгинет».
Валера слушал, отводя глаза в сторону. В паузе было слышно, как негромко сообщает с экрана телевизора о последних городских новостях диктор — миловидная, уже знакомая нам жена инженера по тэ-бэ.
— Значит, в понедельник летим? — Валера вежливо покосился на дверь, с некоторой неловкостью — на клетчатую тахту и коленки Нины.
— Скажи, а к этим «твоим» обязательно надо ехать?
— А как же?!
— Они… не удивятся, что ты будешь не один?
— Почему же им удивляться? Я какой мужик?
