Закончив трапезу, Николай достал из-под стола печатающую машинку и принялся за еженощный труд. Каждую ночь в течение часа он изучает слепой метод. Судя по редким ударам по клавишам, дело у него дошло до трудных упражнений с использованием верхнего регистра. В коридоре громко упали кастрюли. Началась ночь.
Наш дом никогда не спит по ночам. Тому много причин, и в их числе преферанс и домашние задания одни из самых банальных. Даже если на целый этаж не нашлось компании, которая шумно выпивает, то все равно до часа, а то и до двух в комнатах бьется бродячий пульс музыки, постепенно становящийся все реже и от этого — только громче. Он резко обрывается, но двери продолжают хлопать, и по коридорам проходят худые очкарики с мечтательными взорами и какими-то специальными приборами в руках. По ночам они измеряют электрический ток и вообще не мыслят себя без подобных занятий, видимо, законы тока применимы и к ним самим. Наконец, когда «поздно» уступает место «рано», где-нибудь в теплом углу у зеленой батареи сидит на стуле, уставившись в книгу белыми глазами, последний участник ночного бдения.
— Читатель, у тебя сигарета потухла.
— Да я уже не курю. Спасибо.
— Скажи, ты читал «Дженни Герхард»?
— Давно. Кажется, в пятом классе.
— И что она была за девушка? Своеобычная?
— Все девушки живут напротив, в третьем корпусе общежития. А роман написал финансист. Он эту Дженни выдумал в перерывах между биржевыми сессиями. Сам знаешь, как цифры мозг сушат. Все освежались кокой и сигарой, а он в это время истории сочинял.
В дальнем конце коридора раздаются резкие шаркающие шаги. Чьи-то ноги, обутые в массажные тапки из жесткой резины, исполняют ритуал пожелания доброго утра. Звуки шагов, отражаясь от тускло поблескивающих, покрытых зеленой масляной краской стен, наполняют коридор. На «шорохах» без четверти пять. И чего не спится-то тебе, мудила грешный?
В воскресенье я предпринимаю ревизию полок. Наша комната разделена до самого потолка узким шкафом с мириадами полок и полочек, забитых, заполненных, заваленных таким чудовищным количеством хлама, что среди него, если хорошенько порыться, немудрено обнаружить что-нибудь из личных вещей фараона Рамсеса Седьмого. По крайней мере, такие диковинные артефакты, как чья-то вставная челюсть и паспорт на имя гражданина Отливанчика с утраченной — к моему великому сожалению — фотографией, наличествуют. Вместе с опутанной зелеными проводами электрической схемой неведомого устройства они летят с высоты моего роста и двух табуреток в большую картонную коробку для мусора. Николай периодически поворачивается на кровати и, на полметра вытянув шею, заглядывает в нее в поисках случайного полезного среди ненужного бесполезного. В который раз напоминает: «Если выбросишь мой фотоаппарат — будешь бит. Если найдешь — будешь премирован».
Вместо фотоаппарата я нахожу черепаху с облепленным синим пластилином панцирем, и Николай, приняв ее из моих рук, начинает отскабливать пластилин кухонным ножом, попутно рассуждая, способна ли черепаха охотиться на тараканов. «Конечно, в скорости она уступает этим гадам, но, возможно, у нее есть способность оказывать на них гипнотическое воздействие, как танк на пехотинцев Первой мировой войны. Если черепаха окажется плохим истребителем бытовой твари, я покрою ее панцирь лаком и заставлю служить декоративным целям. Гляди, Антон, какие у нее злые глаза!»
Я не обращаю на черепаху внимания. Мне важнее разобраться с тетрадями, которые аккуратными стопками сложены на одной из верхних полок. Судя по образцовому содержанию, их хозяин учился прилежно, обладал ровным девичьим почерком и был большим любителем обводить заголовки и формулы в цветные рамочки. Я почти всегда готовлюсь к экзаменам по учебникам, и не только потому, что свои записи веду из рук вон плохо. У меня все помещается в двух общих тетрадях, одна из которых для семинарских занятий, вторая для конспектов, но заполняются они преимущественно с арабской стороны: эпиграммами на преподавателей, квадратными абэвэгэдэйками морского боя, эскизами холодного оружия и видами космических кораблей следующего тысячелетия. Учебные пособия гораздо удобнее чужих тетрадок из-за наличия в них оглавлений и алфавитных указателей. Весьма редко случается, что лектор, остановив летящую к зеленому гектару доски полусогнутую руку с бруском мела, предостерегает бормочущее напротив него собрание слушателей: «Прошу вашего внимания, последующий материал очень плохо освещен в учебниках». Кстати, из этой фразы можно заключить, что страницы учебников отличаются различной освещенностью — с введением этой характеристики или, лучше сказать, параметра трудно не согласиться. Пользуясь учебниками, взятыми в лихорадочное время сессии в библиотеке, я и сам заметил, что наименьшей освещенностью отличаются разделы, изучаемые от часа ночи до четырех утра накануне экзамена. Порой же встречаются совершенно непроходимые черные дыры в виде выдранных из книги страниц.
