Какие это веселые цветы! Они разукрасили всю деревню, прикрывая развалины, они растут прямо на черной земле, там, где не может еще расти трава.
Иван-чай — первый гость на пожарище, на порубке.
Его легкие пушистые семена поднимаются высоко над лесом и залетают всюду.
Он как любопытный и легкомысленный человек, который пришел посмотреть на чужие похороны и даже не хочет притворяться грустным.
Он смеется над смертью яркими, розовыми цветами.
Ему нет дела до чужого горя и до чужих ран!
Не нужно смотреть на эти цветы. Нужно смотреть на печку. Вот здесь на кирпиче Любочка нарисовала углем маленькую фигурку. Смешной черный человечек с растопыренными пальцами и тремя большими пуговицами на животе.
Сережа хотел стереть человечка и замазать известкой, а мама сказала: «Пускай останется, уж очень смешной, только чтобы больше Любочка на печке не рисовала». Человечек немного смазался и побледнел, но все-таки разобрать можно.
Тонкие руки Любочки… Ласковые и строгие мамины глаза… Если бы увидеть их еще раз, хотя бы совсем ненадолго… По кирпичу медленно ползет муравей и шевелит усиками. Он не торопится. Ему, должно быть, тоже приятно, что печка такая теплая…
Не всегда хотелось топить эту печку. Не всегда хотелось возиться с Любочкой и с козой… Бедная Альба! Ее подстрелили немцы. Пришлось заколоть, а Любочке он сказал, что это баранина, иначе бы она не стала есть мяса.
Любочка тогда была уже совсем больная. Как можно было лечить, когда они жили в землянке, в лесу?
Жалко, что не удалось сохранить Любочкину куклу. Жалко, что Сереже не шестнадцать лет: тогда можно было бы сказать, что семнадцать, и взяли бы в армию. Хорошо бы попасть на фронт сейчас, во время наступления! Пускай убьют — все равно! Пускай изранят, изуродуют, потом можно было бы потерпеть.
Муравей уполз. Человечек остался и смотрел на Сережу лукавыми круглыми глазами.
Все-таки некоторые вещи остаются. Осталась половина тополя, который рос у калитки. Теперь на нем прямо из ствола и из обломков ветвей выросли широкие, большие листья. Сохранилась ветка, на которой Сережа сидел, когда ребята играли в городки, а ему тоже очень хотелось. Сидел и любовался Катиным дядей.
И вдруг Катин дядя позвал его играть. Тогда все и началось. А потом они встретились в Катином доме… И он сказал:
— Поедем со мной в Москву…
Теперь в Катином доме живут чужие люди. Катя с бабушкой далеко. Сережа знал это и потому поехал в Дубровку…
Звонкий детский голос раздался где-то совсем близко:
— А вот он около своей печки сидит.
Перешагивая через кирпичи фундамента и раздвигая кусты иван-чая, к Сереже шли Аня и капитан Тимашов. Аня и Тимашов — это была Москва. Видеть их в Дубровке было так же странно, как увидеть лохматую загорелую Нюрку, бегающую босиком по московским улицам.
Сережа даже не сразу сообразил, почему они могут быть здесь. Он не встал, а только тихо ответил им:
— Здравствуйте.
Аня присела рядом с Сережей около печки, обняла его, крепко чмокнула в лоб и радостно сказала:
— Вот! Наконец-то мы тебя нашли! Сережа, поезд отходит в четыре часа. Мы еще успеем вернуться сегодня. Скажи твоим знакомым, у которых ты остановился, что ты уезжаешь, собирайся — и поехали!
Сережа опять прижался щекой к печке.
— Аня, я не поеду.
— Но почему? Сережа, да что случилось?
Сережа молчал.
— Сережа, знаешь, что было, когда ты от нас ушел? Сережа, он плакал! Если бы ты видел это, ты бы вернулся сразу!
Равнодушным к этим словам — Аня знала — Сережа остаться не мог, но он ответил еще тише:
— Аня, я не поеду.
Аня поняла, что слова здесь бессильны, что он действительно не поедет никуда, что ее султанский наскок разбивается о его спокойное отчаяние.
Она растерялась. Ей хотелось как-нибудь утешить, приласкать мальчика, но она не знала, что говорить.
В то же время ей страшно было подумать даже, как она вернется домой без Сережи.
Она взяла его за руку.
— Сережа, послушай, — начала она.
— Аня, пойдите сюда на минутку, — негромко позвал Тимашов, стоявший поодаль. — Вы не то делаете, — сказал он, когда Аня подбежала к нему. — Ведь были же какие-то магические слова, которые нужно было произнести. Помните, он выбежал на площадку и крикнул нам, когда мы уже спускались с лестницы. Что-то нужно было сказать Сереже, только я не помню что. Я очень боялся, что мы опоздаем на поезд.
