Однако здесь, в доме Холландов, секретаря Мюрата принимают всерьез и почитают, пожалуй, больше, чем когда-либо самого Мюрата.
Леди Холланд и ее супруг неколебимо держат сторону Наполеона, они — общеизвестные почитатели императора и желают пребывать в таком качестве.
Леди Холланд во всеуслышание заявляет собравшейся компании, что она регулярно отправляет посылки с книгами на остров Святой Елены. И вообще делает все, дабы английские власти смягчили свои инструкции и не дразнили по пустякам плененного льва.
В самом деле незаурядная женщина! К тому же и красивая — по-прежнему очень красивая, хотя вот уже добрых пятнадцать-двадцать лет разъезжает по Европе, «делая политику» на новый лад. Не посредством — или не только посредством — спальни, как это делали многие женщины до и после нее. Не прячется она и за спину дипломата-супруга — племянника великого Фокса: связь с Наполеоном поддерживает она сама, отнюдь не делая из этого тайны.
Леди Холланд пишет послания, делает заявления — словом, действует.
— Вас, миледи, можно лишь страстно любить, — говорит Сечени, когда гости встали от стола и ему удается приблизиться к хозяйке дома. — Или же страстно ненавидеть, — пытается он быть галантным на венский манер.
— Да будет так, — отвечает привыкшая к более тонким комплиментам светская красавица. — Нам, женщинам, известно, что в гостиных не принято говорить бестактности… Замечания такого рода мужчины приберегают обычно для мужского общества.
Сечени приходит в замешательство. Неужто леди Холланд намекает на его неделикатность, когда однажды, еще в Вене, будучи в подпитии, он сболтнул что-то насчет обеих девиц Мид, после чего кузен Лихновский даже вызвал его на дуэль?.. Судя по всему, об этом прознали и в Лондоне… А может, тут известно, что именно из-за этого инцидента ему и пришлось отправиться в Италию?
Но прекрасная леди отходит к другой группе беседующих гостей, а Сечени смешивается с толпой, теснящейся вокруг лорда Холланда. Разговор, естественно, идет о Наполеоне, и едва лорд Холланд замечает, что у Сечени подрагивает бровь, он словно ненароком переводит беседу на Меттерниха.
— Не следовало бы забывать, что князь Меттерних поначалу придерживался французской ориентации и был послушным орудием Наполеона. Теперь, после поражения сего великого мужа, он перенял некоторые его приемы.
— О! — воскликнула Каролина Лэм. Она тотчас заметила, что слова лорда Холланда адресованы Сечени.
— Разумеется, лишь те из его методов и приемов, которые были осуждены нами, — улыбаясь, продолжал лорд Холланд. — С Меттернихом я познакомился здесь, в Лондоне, и знакомство наше весьма поверхностно. Я не нашел в князе ничего особенного. Он вел себя, как свойственно немцу, осваивавшему французскую живость по новомодным романам. Черт государственного мужа, признаков наблюдательного, острого ума или великосветских манер человека, привычного к истинно утонченному и изысканному обществу, в нем почти не подметишь…
На смуглом лице молодого венгра проступает румянец. Для него Вена и утонченность Меттерниха — образец для подражания. Так вот как выглядит князь Меттерних в глазах лондонского света? Лорд Холланд знал Наполеона еще со времен первого консульства. И знал мерило, с которым иногда подходили к оценке Меттерниха… С Талейраном его связывало отнюдь не поверхностное знакомство. А точнее говоря, не связывало, но сталкивало…
Сечени отзывают из группы мужчин, окруживших лорда Холланда: «С вами желает познакомиться леди Каролина», — говорит один из его знакомых. И шепотом добавляет: «Бывшая возлюбленная Байрона».
Каролине Лэм уже минуло тридцать, и она не слишком привлекательна, хотя одета по последней моде и в манере говорить тоже следует последней моде: речь ее быстра и несколько сумбурна. Она явно была бы не прочь, вздумай этот молодой — и пользующийся вниманием в доме Холландов — экзотический кавалергард приударить за ней.
Представленный даме Сечени тотчас начинает в гусарско-байроническом тоне:
— Для меня опасно имя «Каролина». Оно заставило меня немало выстрадать, и я тщетно пытался забыть его.
