Так Священный союз невольно превращает Наполеона в достойного поклонения великого мужа, который способен был бы обновить Европу и весь мир, причем таким образом, что в этой Европе нашел бы себе место и молодой человек, подобный Сечени. Ведь Наполеон привнес бы лишь «хорошие» стороны революционности и свободы без каких бы то ни было республиканских замашек и якобинства. Словом, тогда миром правил бы поистине великий человек… Сколь заманчивая перспектива для венгерского графа, вынужденного кланяться Габсбургам! Почему, собственно, Наполеон — «чудовище»? Ведь, в конце концов, этому чудовищу Меттерних сосватал в жены дочь императора Франца… Ничтожество врагов лишь умножает их ненависть к Наполеону, который вырастает в подлинного великана с тех пор, как карлики связали его путами — подобно расправе лилипутов над Гулливером. Стоит ли ему, Сечени, пребывать в Вене в качестве протеже Меттерниха и заносить в свой дневник удачные остроты и цитаты из стихов, чтобы затем блеснуть этим в обществе? Да и «блеск» ли это? За темные, сросшиеся брови и способность мгновенно воспламеняться дамы меж собой прозвали его «сладострастным турчонком». Хотя наедине с ним красавицам не до разговоров, даже имени его им не под силу выговорить правильно — Сэчени, Шечени… Черт побери, не лучше ли было бы ощущать себя истинным венгром и, вместо того чтобы предаваться мировой скорби, обратить свой взор к отечеству — стремиться сделать Венгрию страной европейской, еще более европейской, нежели Австрия, где Сечени и ему подобные транжирят средства, выжатые из венгерского крестьянства и из венгерской земли? Хорошо еще, что отцу его во время войны удалось поправить денежные дела семьи: в войну ценились и лошади, и овес, и пшеница. Но теперь опять не обойтись без помощи финансистов-евреев, ведь представителю рода Сечени и в Вене за все приходится расплачиваться вдвойне, дабы показать, что он — барин даже за границей. А там его принимают за очень важного барина: его легкий экипаж запряжен пятеркой лошадей, в таком выезде он совершает путешествие по Франции. Хотя если хорошенько разобраться, графский титул рода — не такой уж глубокой давности. Фамильное богатство Сечени было приобретено не олигархом-завоевателем, а одним из священнослужителей контрреформации. Личность этого служителя божия не вызывает особого доверия: заимодавец, выклянчивающий для себя имения опальных протестантов, не забывающий обогатить и своих братьев, не гнушающийся посредничеством между куруцами[21] и сторонниками императора, — таков был Сечени, архиепископ калочайский, сколотивший фамильное состояние… Но разве наш герой, имя которого не дают себе труда правильно выговорить в Вене и Париже, не лучше всех этих Гогенбергов, Лихтенштейнов или Шварценбергов? Шварценберг выглядел напыщенным болваном, когда ему предстояло сразиться с армией Наполеона, зато теперь, в ложе парижской Оперы, строит из себя важного господина, того и гляди, лопнет от высокомерия. Довольно быть на побегушках у этого бездушного спесивца! В свое время он, Сечени, загонял лошадей, развозя его дурацкие приказы, которые, к счастью, никто не собирался выполнять. Вот именно что «к счастью»: потому что приказы эти были совершенно бессмысленные и устарелые в применении к конкретной битве и уж вовсе допотопные по сравнению с новой наполеоновской стратегией. А тут изволь мириться с тупостью выживших из ума стариков вроде Шварценберга, которому Сечени наступил на мозоль в Париже, или с наглостью не меньшего тупицы Виндишгреца, который в Вене позволил себе заметить: «Ах, Штефл, взять бы мне тебя в оборот, тогда из тебя, может, и получился бы человек…»
Лондон времен Сечени — год 1815
Программа лондонского пребывания Сечени довольно разнообразна. Его провожатый по Лондону — князь Пал Эстерхази, английский посол Габсбургской монархии. Другом Сечени его вряд ли можно назвать, зато он сосед по имению, придворный магнат, ставленник Габсбургов, нещадно эксплуатирующий свои венгерские имения и выжимающий все соки из подневольных крестьян. Своим безумным расточительством Эстерхази производит фурор даже в Лондоне. Но тем самым он, на радость Меттерниху, возвеличивает славу монархии. Деньгами Эстерхази сорит так, что ему не хватает даже всех родовых богатств. Он влезает в долги, беря наличными и подписывая векселя. А это нешуточное дело, ведь Лондон — не Венгрия, где магнат может приказать лакею вытолкать взашей кредитора, которого закон не защищает противу дворянина.
