Мальчик долго сидит так. Он чувствует: все наблюдают за ним, хотя и делают вид, будто его здесь нет. Затем он тихо выскальзывает из квартиры и спускается в лавку.
Пишта встает в углу, рядом с матерью, которая переговаривается с тетей Юльчей. Когда покупатель протягивает деньги, мать умолкает и ждет, пока тетя Юльча сама снова не заговорит с ней. Присутствие Пишты тете Юльче явно не нравится.
— Пиштике, не путайся под ногами. Ступай-ка наверх, поиграй с девочками.
Мальчик поднимается наверх, вытирает ноги, прежде чем позвонить в дверь. Он мог бы поиграть с девочками — они уже приготовили уроки. Но как тут поиграешь? На девочках белые платья, голубые ленты, они непоседы, хохотуньи, посмеиваются над Пиштой, но не говорят с ним. Только смотрят и смеются. А вечером он уже получил от них прозвище: «Чернорабочий».
Произошло это за ужином. Девочки уходили в гости к какой-то Эржике, и он до самого вечера сидел в комнате один. Бабушка гремела посудой на кухне. А он едва осмеливался пошевельнуться. Теперь он уже жалел, что так упрашивал мать взять его с собой в Пешт. Дома с какой-нибудь дощечкой и ножичком он куда лучше скоротал бы время, чем здесь, в Пеште, в этой комнате, полной сверкающей мебели.
За ужином дядя Тони объяснял женщинам, что строить дома ниже пяти этажей не имеет смысла: «Земля очень дорогая».
— Но на такой огромный дом у кого же деньги найдутся?
— Банк поможет. Все так строят, а за двадцать лет из квартирной платы погашают банковский кредит. Разумеется, начальный капитал тоже нужен. Здесь строительные леса обходятся дороже, чем у вас целый дом.
— Для чего нужны леса, коли они такие дорогие?
— Так ведь сами по себе кирпичи наверх не поднимутся, — рассмеялся дядя Тони. — К лесам крепятся лесенки, на них встают по четыре-пять человек, словом, сколько потребуется, и перекидывают друг другу кирпичи. Все выше и выше, а потом подают кирпичи каменщикам. Эти люди — поденщики, ну, как же их называют, ну… — тут он запнулся, потому что никак не мог вспомнить нужное слово.
— Чернорабочие, — подсказал ему Пишта. Мальчика обрадовало, что за едой все разговаривали; дома это не было принято.
— Ага, чернорабочие, — согласился дядя Тони, как видно, он счел вполне естественным, что ребенок вмешивается в разговор взрослых. — Если уж на то дело пошло, здесь строительство-то все-таки обходится дешевле, чем в деревне. Ведь банк дает кредит и на амортизацию, так что тут никакой беды быть не может. Мы еще несколько годков поработаем, пока Маргитку замуж не выдадим. А там тоже дом построим. И станем жить на доход от него, а лавка дочуркам останется.
Пишта бросил взгляд на щуплых девочек. Маргитке стукнуло десять, но она до того по-птичьи костлявая, что немыслимо даже представить ее замужем. Аннуш исполнилось семь, она ровесница Пишты, но гораздо меньше его, худее. И как это у таких неимоверно толстых людей родятся такие худосочные дочери?
Но вот ехидничать они горазды, несмотря на свою худобу.
— Чернорабочий, — повторила вполголоса Маргитка.
Мать покраснела. Дядя Тони покачал головой. А тетя Юльча и бабушка сделали вид, что ничего не заметили.
— Сколько ни тяни лямку, — продолжил свои рассуждения дядя Тони, — а под старость каждому хочется пожить спокойно.
— Лучше всего железнодорожникам, — заметила мать. — Пенсия — это верное дело.
— Ой, не говори, свояченица! Я-то знаю что к чему. Мне известно, сколько мяса покупает жена железнодорожника: так, по губам помазать! Да что там железнодорожник! Есть у нас покупатель, школьный инспектор. Глянь-ка в его книжечку в конце месяца. На одной картошке сидят. Правда, детишек у них пятеро; тут уж государство ни при чем. У этих учителей времени свободного некуда девать, вот они и рожают детишек, — рассмеялся он. — В нашей округе только коммерсанты одни мясом питаются.
— Пока не разорятся, — перебила его тетя Юльча.
— Ну, это дело другое, — захохотал дядя Тони. — Но жир-то и тогда при них остается.
От смеха лицо и шея его стали лиловыми. Такого же цвета было у него лицо, когда они с тетей Юльчей поднимались в квартиру. А тетя Юльча, словно раскормленная гусыня, тяжело отдувалась. Внизу, в лавке, толстые ручищи тети Юльчи опирались на стойку кассы, а груди ее под двойным подбородком горой возвышались над стойкой. Поднявшись домой после закрытия лавки, она уже в прихожей закричала: «Ох, мама, помогите мне скорее снять корсет!» Корсет с треском расстегнулся, и тетя Юльча с облегчением вздохнула. Грудь ее опала, фигура расплылась. Но зато тетка сразу же стала мягче и приветливее.
