Трое мужчин пробиваются через джунгли.
Группу людей, стоящих под гигантским хлебным деревом, фотографирует сын бородатого инженера. Наведя аппарат, он спешит присоединиться к ним, чтобы тоже попасть в кадр.
Юноша сидит за штурвалом самолета, который через мгновение вознесет его в небесную высь.
На ледяной торос вскарабкался летчик — тот самый, что поджидал юную швею перед входом в булочную.
Почта приносит все новые и новые снимки, они ложатся рядышком со старыми. Впрочем, не все — бородатый инженер выставляет карточку сына на письменный стол. Юная швея показывает подружкам по цеху фотографию своего раскрасавца-пилота. Снимок юноши, сидящего за штурвалом самолета, разглядывает мать; в комнате уже сгустились сумерки, но она все держит снимок в руках, а слезы все текут и текут из ее глаз.
Три человека расставляют опознавательные знаки среди голых скал и мхов, где деревья не росли испокон веков.
Бывшему пекарю и бывшему инженеру почтальон доставляет пенсию на дом. Вот они сошлись у ограды школьного сада, в котором ожидается первый урожай фруктов. Пекарь снимает со свесившейся наружу ветви какую-то вредоносную, должно быть, гусеницу и давит ее каблуком.
— Одной красоткой-бабочкой меньше.
Инженер одобрительно кивает.
Они присаживаются на скамейке, греются на солнечном припеке, их взгляды устремлены на молодые деревья. Но мысли уносятся дальше этого юного племени, готового вот-вот разрешиться своими первыми плодами. Уж они-то знают, что одними урожаями здесь дело не обойдется: наступит час, и из грушевого ствола кто-нибудь сработает для внуков и правнуков отливающий золотом комод, из вишневого дерева — ароматный чубук, но все это будет много позже, в будущем… И знают они, что всяк человек рожден матерью, что и корове с мечтательно-меланхолическими глазищами, и дереву, и отчему краю — всем жизнь дарована матерью, каждому — своей. Еще знают они, что ложе для ночлега в лесу следует устраивать в теплой золе и что перед заводскими воротами пора бы разбить цветник.
А на электрических проводах сидят-посиживают ласточки.
Перевод В. Ельцова-Васильева.
1. Серна, человек, собака
Сухая ветка хрустнула где-то совсем рядом.
На лесной прогалине замерла серна, глядит на меня огромными очами. И я, будто завороженный, засмотрелся на прелестное животное.
Обе пары глаз жадно-торопливо запечатлевают в мозгу эту редкую неподвижную картину. Для меня в этот миг зверь — изваянная статуя, игра воображения. А зверь и запах мой чует, и несомненно слышит мое учащенное дыхание.
У него уже по-летнему рыже-бурая шерсть — под цвет палого березового листа и еловых корневищ; грациозно откинутая голова, длинные тонкие ноги и большие сосредоточенные глаза, как у косуль, виденных мною в детстве.
В звере, который зовется человеком, уже убыстрился ток крови, подгоняемый хищным инстинктом нападения. Поймать! Завладеть! Не выпустить из рук! Стать властелином этого дивного вольного животного, укротить непокорного! Заставить служить себе, а не сдастся — убить, освежевать, насытиться его мясом… У меня и в мыслях нет ничего подобного, но я весь дышу этим, каждый мой нерв дрожит, и счастье еще, что нет при мне оружия…
В звере же, хотя он и видит и наверняка чувствует мою безоружность, кровь тоже течет быстрее, повинуясь инстинкту самосохранения. Пока что ни один из двоих не шелохнулся; магия очарования не отпускает нас.
Но вот серна начинает бег. Поначалу медленно, затем, встретив препятствие, словно перелетает через ствол поваленного бурей дерева. Первый прыжок еще острее будоражит в ней ощущение страха. Далее она уже затяжными скачками перемахивает поверженные деревья-гиганты; резко выбрасывая задние ноги и подобрав под себя согнутые в коленях передние, она мчится все стремительнее и вот уже летит, мощно и невесомо.
Я же по-прежнему стою как вкопанный. Вперив глаза в куст, перемахнув через который, зверь исчез…
Пройдут долгие минуты, прежде чем развеются чары колдовства. И только я берусь за топор, чтоб продолжить работу, как вновь слышится хруст ломаемых веток, трещит сухой валежник.
