. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Иной раз не вредно уклониться от официального банкета. Люди искусства вроде вас — немалые искусники избегать таких мероприятий. Чем больше заставляешь себя просить, тем выше поднимаются акции…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Помилуй бог! Я знаю, что вам нет ни малейшей нужды в подобной тактике. Но слегка рассеяться не мешает. Собственно говоря, и я сейчас отдыхаю по-настоящему: там, в гостинице «Геллерт», я все же чувствую себя лицом официальным.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Прошу прощения! Конечно, наши беседы всегда были дружескими. Просто я недолюбливаю ту гостиницу. Здешний «Гранд-отель» рангом ничуть не ниже. Когда вы приедете в следующий раз, можно будет поселиться здесь. Не возражаете?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И приезжайте на более долгий срок. Я так увяз в этой истории Цепного моста и все время нервничал, что вы уедете, прежде чем я успею закончить. Наверное, и вы это почувствовали.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Как вам было не почувствовать! Очень прошу, не будьте со мной так церемонны. Учтите — я не какой-нибудь профессиональный и даже не полупрофессиональный историк. Я начал свой рассказ, побуждаемый лишь любовью к этому мосту; а потом уже, пока вы в течение нескольких часов ежедневно занимались своими обязательными упражнениями, я в библиотеках собирал по крохам материал, который и использовал для наших вечерних бесед.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ну, разумеется, конец истории мне был известен: мост ведь воздвигнут. Однако с застывших, скульптурных, изображений его творцов «по ходу деда» удалось убрать излишние украшательства. Взять, к примеру, Адама Кларка…
Поначалу мне казалось, что ему я сумею воздвигнуть классически прекрасный памятник. Рабочий, и таковым остался до самого конца. Однако не так-то все это просто. Когда на стройку являются демонстранты, он ведет себя вовсе не так, как диктовало бы его социальное происхождение и мое субъективное желание; он верен схеме, какая навязана ему новым благоприобретенным классовым положением. И вместе с тем его трудолюбие, одаренность, глубокая привязанность к своему творению свидетельствуют о том, что он все же — рабочий, мастеровой, который в момент опасности защищает свою мастерскую.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
О, за это готов выпить с радостью! За светлую память Адама Кларка!..
И — за Сечени!
Гипсовые завитушки и украшения на металлической отливке с его фигуры — это уже последующая работа лжепатриотов, «истых мадьяр». Они тщательно подобрали этакий букет из его контрреволюционных высказываний, подвергнув цензурному удалению вое, что не укладывалось в нужную им схему. К примеру, убрали те места, где Сечени поносит своих соотечественников. Но ведь не в этом суть. Для Сечени характерно иное: еще не готов и первый мост, а он уже помышляет о втором.
Конечно же, он — не революционер, но придворный аристократ, «умеренно прогрессивный», то бишь двигающийся по пути прогресса, иногда обдуманно, порой необдуманно, с заминками и остановками. Раскаленный вулкан и остывшая лава одновременно. А сколько истинных революционеров было в Венгрии в 1848 году? Кошут преувеличивал, считая, что по меньшей мере три сотни их следовало бы изничтожить. Свою персону наверняка — и по праву — он не считал подлежащей изничтожению… Истинных вождей революции я мог бы перечислить по пальцам одной руки: Петефи, поэт, Бем, военачальник, Танчич, пролетарий, Вашвари, народный трибун. Гайона — «английского льва венгерской свободы» — вряд ли можно отнести сюда. Ну что ж, пожалуй, набралось бы и еще с пяток истинно революционных вожаков… Однако если вести подсчет не только руководителям, то не хватило бы пальцев и на тысяче пар рук: а революционные роты, батальоны, полки! Зато во вторую пятерку вождей мне пришлось бы включить и Кошута, причем с точной оговоренностью по датам: начиная с такого-то для он — революционер и остается им до такого-то числа. Он — революционер, когда объявляет набор в армию. Когда свершается низвержение Габсбургов. Когда выпускаются банкноты с изображением Кошута. Но ведь в этом есть доля участия и Сечени — уже хотя бы потому, что он написал книгу по вопросам кредита.
